“Воля и воображение, питавшие в 1960-х годах героический субъективизм, уступают в 1970-х годах место разуму и консолидации, а в 1980-х — исторической памяти… Труженика 1980-х годов мало интересует личная судьба: он переносит интерес с нее на документы, свидетельствующие о судьбах чужих, на памятование умерших. Его смирение и самоуничижение, предание себя чужому прошлому близко к христианскому мироощущению… Значение музея в последние годы неуклонно возрастает… и распространяется в область искусства и общих установок культуры… так и самиздат все больше ориентируется на переиздание классических текстов и энциклопедические труды; небывалой популярностью пользуется исторический роман (В. Пикуль, Б. Окуджава, О. Чиладзе); вполне в духе времени и творческая эволюция Солженицына: от художественной литературы через публицистику к историческому исследованию”[9].
Понятно, что авторы не только “анализируют” литературу поколения, но и формулируют собственные идеологически установки. Однако предложенный ими синтез достаточно убедителен. И особенно симптоматично, что в подтверждение тезиса о музейности и консервативности советской культуры они через запятую перечисляют авторов, столь разных по идеологическим взглядам: Пикуль, Окуджава, Солженицын. По Останину и Кобаку, российская интеллигенция подошла к 1985 году с гегемонной идеологией консерватизма, а не либерализма. Гегемония заключается как раз в том, что авторы, никак не являющиеся консерваторами, как те же Окуджава или Абуладзе, следуют некоторой общей консервативной тенденции. То же верно в отношении взрыва публикаций о запрещенном прошлом во время перестройки — оппозиционные по отношению к власти, либеральные по направленности, они в то же время обращали общество в прошлое, прерывали его движение вперед настоятельным напоминанием о травме и тем самым распространяли своеобразный пассеизм (впрочем, многие публикации и были напрямую агиографическими независимо от того, были ли они связаны с поэтами Серебряного века, репрессированными большевиками, или с самими репрессированными большевиками). Разумеется, разразившиеся в стране перемены заставили представителей андерграундной интеллигенции частично пересмотреть свои консервативные взгляды. Многие из них приняли участие в перестроечных проектах: Борис Останин преподавал в импровизированном “Свободном университете”, выдающийся поэт и религиозный мыслитель Виктор Кривулин стал либеральным общественным деятелем. Тем не менее, на уровне содержания консервативные ценности не исчезли — они продиктовали умеренный характер гражданской мобилизации, осторожное отношение к массовой политике и быструю демобилизацию, политическую апатию общества в 1990-е, усугубленную социально-экономической маргинализацией части интеллигенции.
