. В современном демократическом государстве, по мнению Лефора, любой правитель, по определению, является узурпатором. Конечно, есть разница между пассивным недоверием к такому узурпатору и активным протестом против его правления. Но структура революционного события одна, и политический строй нужно, на наш взгляд, понимать исходя из логики этого события, а не из национальной специфики любого рода.
В своем анализе Французской революции Гегель описывает, как навязчивая активность отрицания власти, а именно отсечение головы короля и самих революционеров, приводит к банализации публичного места казни и смерти как основы государственного суверенитета. «Единственное произведение и действие всеобщей свободы есть поэтому смерть, и притом смерть, у которой нет никакого внутреннего объема и наполнения; ибо то, что подвергается негации, есть ненаполненная точка абсолютно свободной самости; эта смерть, следовательно, есть самая холодная, самая пошлая смерть, имеющая значение не больше, чем если разрубить кочан капусты (Kohlhaupt, буквально — голову капусты) или проглотить стакан воды» [44]. Казнь как мизансцена революции — это пустое, неокончательное и не прожитое субъектом событие, — но именно в этой своей незавершенности революция как развенчание смерти становится необратимым поворотным пунктом истории.
Повествование Гегеля о Французской революции проходит через точку колебания. От процитированного выше пассажа о развоплощенной и развенчанной смерти Гегель делает шаг назад к уже употребленной им в главе о господстве и рабстве фигуре «страха [Furcht] перед абсолютным господином — смертью». Под влиянием этого страха революционное общество возвращается к ограниченному и структурированному социальному бытию. Казалось бы, возвращается — но Гегель тут же добавляет в сослагательном наклонении: «Из этой сумятицы дух был бы отброшен назад к своему исходному пункту — к нравственному и реальному миру образованности, который благодаря страху перед господином, снова овладевшему умами, только освежился бы и помолодел». Революционное отрицание не имеет никакого содержания, оно никак не определено. Поэтому Гегель возвращается от возвышенного образа смерти-господина к смерти развоплощенной. «Все <…> определения [отрицания. — А.М.] потеряны в том ущербе, который испытывает самость в абсолютной свободе; ее негация есть не имеющая значения смерть, чистый испуг [Schrecken] перед негативным, в котором нет ничего положительного, ничего наполняющего содержанием». Итак, возвращение невозможно, и отрицание, именно благодаря своей пустоте, обретает неотменимый, неснимаемый, позитивный характер. Существенным является здесь различие между словом
