Пробежали две девушки с их комбината. Узнал одну — Полина. Высокая, стройная, в красной вязаной шапочке, с портфельчиком в руке. Учится где-то в вечернем техникуме. Стало неловко. Быстро отвернулся. Хорошо, что не заметила, не спросила, кого он тут ждет. Было странное чувство вины перед Полиной. И еще было странное ощущение какого-то незаконченного разговора. Ведь она так откровенно рассказывала ему о своей жизни, делилась своей болью: мама живет в селе, часто болеет. Старший брат вернулся из армии, но жить с ними не захотел, уехал куда-то на новостройку, на БАМ или на КамАЗ. Есть еще младший братишка, Сашка. Поля любит его, все свободное время с ним проводит, заботится о его учебе, здоровье, досуге.
Темнело, ветер усилился. Прошел мимо милиционер и подозрительно оглядел согнувшуюся фигуру Петра. В парке было темно, неуютно, ни одной живой души там не было, но милиционер все же вошел в ворота, двинулся по аллее между голыми кустами. «Служба! — уважительно подумал Петр. — Интересно устроен мир. Каждый на своем посту. Каков бы он ни был, а ты стой на нем, стой и стереги. Может, этому милиционеру тоже хочется в тепло, к друзьям, а он, видишь, обходит свои владения. Чтоб порядок был. Человек — как часть огромного механизма, где все на своем месте и все должно быть в исправности, все должно знать свой ход. Кто это сказал? Кажется, в книжке о Нельсоне: «Каждый должен исполнять свой долг». Важная штуковина — долг. Не думаешь о нем, вроде и знать его не знаешь, а он — в тебе.
Майя появилась неожиданно. Из какой-то попутной машины выскочила. Потащила его к себе. Едем, едем! Он, не противясь, сел в машину, даже не спросил: куда, зачем? От нее пахло дорогими духами, волосы щекотали его щеку. Была она в замшевом пальтишке и высоких сапожках. Сняв вязаную рукавичку, провела ладошкой по его щеке.
— Неужели это ты?
Как-то необыкновенно звенел ее голос, и он, повернувшись к ней лицом, несмело поцеловал Майю в губы.
— Ну, здравствуй, — сказал просто, хотя от волнения у него перехватило дыхание.
— Милый, милый! — шептала Майя. — Только умоляю тебя: ни о чем не расспрашивай!
Ему и так было хорошо, и было немножко тревожно, и еще какое-то неясное чувство теснило грудь. Не осознавал его, не хотел думать. Но чувство все же не покидало, и от этого становилось еще тревожнее. Да, да, он знал, что должен произойти разговор. О главном… О самом главном… От него не уйти, и от чувства тревожного ожидания не уйти тоже.
