Ехали, оказывается, к ним домой. Отец в Москве, мачеха уехала в санаторий «фильтровать» свою печень. Ну, а Голубович…
Тут она замолкла, и он насторожился. Что же она скажет? Она словно споткнулась. Это главное, чего он боялся. Голубович. Заговорила вдруг, быстро и нервно:
— Ты должен знать… Ты обязан знать о моем несчастье.. — В голосе ее была боль. — Всю жизнь я буду платить за свою ошибку.
Выходит, она все-таки сожалела о прошлом, ей было жаль утраченного, и никакого счастья у нее с Голубовичем не было. Нашла себе удобного мужа, вот и все. На душе у Петра стало почему-то тоскливо, вспомнился голый, темный парк, куда вошел патрульный милиционер, и явилась мысль, что он, Петр Невирко, словно целехонький день простоял возле парковых ворот, все ждал, все лелеял какую-то надежду, пока Майка не пришла, и вот сидит она с ним рядом, жалуется на свою несчастную жизнь, и в ее жалобном голосе ему чудится неискренность, стыдливая боязнь, что он станет укорять ее, обвинять в измене.
В Майкиной квартире он был не впервые. Помог Майке раздеться, повесил свою голубую синтетическую куртку на вешалку, вошел в комнату. Сверкающий паркет, ковры на стенах, в углу — цветной телевизор, на полированном столе в центре комнаты — хрустальная ваза. Страшно было ступать в мокрых ботинках по начищенному паркету, но снимать их не стал.
— Пойдем в мою комнату, — потянула его за руку Майя, — здесь неуютно.
Он знал, что они с Голубовичем жили не здесь, а в его квартире. Стало быть, «ее комната» — это было просто возвращением в привычное, в детство. Что-то его взволновало, когда отворил дверь в маленькую комнатку. Словно шагнул в Майкину юность, в далекие ее годы, когда еще девчушкой бегала в школу и все было так просто. А теперь — на стенах какие-то диковинные абстрактные картинки, диван, застланный мохнатой кошмой, поверх нее — пузатые подушечки, возле письменного столика сверкающий ящичек магнитофона «Юпитер» — дорогая штука, с четырьмя дорожками, со стереофоническим звуком.
Только заброшенность какая-то во всем, запущенность, будто давно здесь не проветривали… И Майя чувствовала себя в этой комнате неловко, видно уже отвыкла от нее.
Упав на диван, она показала Петру жестом: мол, не стесняйся! Садись. Чувствуй себя свободно. Но ему что-то мешало, подошел к столу, провел пальцем по магнитофону. Пыль? Давно ли касалась этого магнитофона рука Голубовича? И почему Майка молчит о нем?
— Ты странный, — обиделась Майя.
