«Ага, призналась, что это брат…»
— …Я принесу одежду, а вы ждите… Старый Шустер празднует повышение своего сына… Он пьян. Может заглянуть сюда. Будьте готовы…
Она вышла в коридор, оставив после себя аромат душистого мыла.
Внизу слышался возбужденный говор, потом раздалось протяжное, немного заунывное пение, сквозь которое прорывались выкрики, смех, — и снова пение. Там ходили, передвигали стулья, кричали, спорили между собой. Что там такое? И почему так мрачно поют?
— Кого-то провожают на фронт, — тихо сказал Алексей.
— Может, поэтому «брат» и откликнулся сегодня? — чуть погодя подал голос Звагин. Оранжевый халат его был расстегнут, он тяжело дышал.
Алексей лежал, глядя в потолок. Его не интересовали песни и пьяный галдеж внизу, в аптеке, однако и он пытался связать ночную оргию у Шустеров с визитом Густы. Он старался представить себе сонно склоненную фигуру санитара (если он вообще сидит сейчас там!), тусклый свет в длинном коридоре, лестницу (ежедневно ходил по ней на перевязку в кабинет Шустера), тесный вестибюль внизу, высокие с бронзовой решеткой за стеклом двери. И внезапно мысль об этих зарешеченных дверях вызвала в нем страх, ощущение безвыходности, абсолютной беспомощности, когда можешь только лежать, как сейчас, в чистой, выглаженной пижаме (чистота в больнице была идеальной!) и ни на что не надеяться. Ему вдруг стало ясно, что они пропустили спасительное время, возможность выбраться отсюда, фронт откатился далеко-далеко, сотни километров вражеской территории отделяют их от родной земли.
Неожиданно пение внизу оборвалось, задвигались стулья, послышался властный окрик, хлопнула одна дверь, другая, третья… Алексей бросил взгляд на окно, словно ища там спасения. Ночь стояла темная, тяжелая, настороженная, не слышно было даже рокота моторов и лязга гусениц на мостовой. Лишь чернотой вливалась в окно тишина, гигантская тишина в огромном затаившемся мире.
На лестнице послышались шаги, кто-то тяжело поднимался, за ним шагал другой — легко и быстро, и Алексей сразу догадался, что это отец и сын Шустеры. После выпивки решили проведать своих пленников.
Шустер-младший вошел в палату первым, в эсэсовской форме шарфюрера он казался старше и солиднее. Отец был в коричневом костюме — узенькие брюки, тесный короткий пиджак, сбившийся на сторону галстук, лицо бледное, одутловатое, но с сияющими радостью и гордостью глазами.
— Господа, — обратился он к Алексею и Звагину, которые встретили вошедших, неподвижно лежа на своих койках. Только Найда чуть приподнялся на правый локоть. Старый Шустер весь светился добродушием. — Господа, вы не возражаете против нашего позднего визита? Вижу, вы не спите… Простите нас, господа, но сегодня мы очень счастливы! Да, да, мы очень счастливы… У нас радостный день, господа!..
