— Дрессированные звери! — с глухой ненавистью говорил Алексей.
— Ты забыл о Конраде.
— Не верю никаким конрадам!.. Дрессированные звери!..
Звагину было трудно спорить, да он, собственно, во многом соглашался со своим молодым другом, возможно, даже более, чем тот, кипел от ненависти, горечи и разочарования и все же продолжал оставаться трезвым политиком и убежденным ленинцем. Знал, что все это ненадолго. Придет время, отворятся тюрьмы… Впрочем, спорить сейчас ни к чему… Надо надеяться, что их вызволят отсюда Густа и ее загадочный Конрад. Звагин, пересилив слабость, слабо улыбнулся и лукаво подмигнул Алексею: не стоит плохо думать о девушке с такими добрыми глазами. Особенно если она явно симпатизирует одному из них. Да, да, симпатизирует! А такие вещи иногда бывают посильнее всего прочего.
Намек не понравился Алексею, и он почувствовал себя уязвленным. Неужели инженер всерьез думает, что он, Найда, способен сейчас волочиться за немецкой девушкой? И в то же время в словах Звагина была правда. Не раз он пытался заговорить с Густой, предлагая ей свою помощь, хотел что-либо сделать для нее. И взглядом иногда окидывал ее худенькую фигурку, лицо, пухлые, как у ребенка, губы. Мог бы даже признаться себе, что она ему нравится, хотя в теперешнем их положении это было невероятно, просто дико! И все-таки нравилась, нравилась!..
Может быть, поэтому Алексей вдруг легко согласился со Звагиным: если есть Густа, есть где-то Конрад… придет освобождение… Он с радостным облегчением начал цепляться за маленький островок своего спасения, островок веры, где можно было снова найти равновесие, ощутить уверенность, что не все немцы — фашисты и не все пошли воевать против его страны. Так хотелось не утратить под собой эту последнюю желанную твердь. Звагин, пожалуй, был прав. Все это ненадолго. За год службы в посольстве — его направили в Берлин сразу после финской, как только демобилизовался, — Алексей все-таки научился различать за внешней, словно бы для всех одинаковой, респектабельностью немцев людей различных классов. Спесивый, с высоко вздернутой головой господинчик — это одно, с ним будь осторожен, в меру вежлив, но и в меру тверд, может, даже строг, и совсем другое — иметь дело с работягами, с аккуратными трудолюбивыми рабочими, со словоохотливыми, медлительными бауэрами — тяжелые, в мозолях руки, загорелая дочерна кожа на шее…
«Видно, правда ваша, Антон Васильевич, — мысленно обратился он к своему тяжело раненному другу, — люди тут всякие. И всего можно ожидать».
