Утром доктору Шустеру доложили о состоянии Звагина, и он внимательно осмотрел больного. Новых лекарств не назначил. Найда снова напомнил ему о посольстве, о необходимости связаться с Берлином, он даже рискнул припугнуть его тем, что в Москве могут быть осложнения с немецкими инженерами.
Шустер взорвался. Этот русский смеет угрожать ему в его собственной больнице, за сотни километров от Берлина, когда по улицам день и ночь лавиной движутся войска, грохочут танки, а репродукторы приносят все новые и новые сообщения о победоносном наступлении славных армий группы «Центр» и группы «Юг»…
Однако доктор Шустер принял слова Найды к сведению.
— Понимаю, вы имеете право требовать, — проговорил он, взяв себя в руки. — Но вам нечего опасаться. Вы для нас — пострадавшие. Война на фронте. Тут — глубокий немецкий тыл.
Оставался еще один шанс — швейцарское посольство. Но на просьбу Звагина дать ему возможность переговорить по телефону с Берном (может, оттуда сообщат в Москву) доктор Шустер, болезненно скривившись, ответил отказом, хотя и не в грубой форме.
— К сожалению, ничем не могу помочь. Война!
Ночью к ним неожиданно явилась Густа: лицо бледное, испуганное. Глядя на русских, решала, к кому из них подойти и сказать то, что хотела. Длинный белый халат делал ее похожей на девочку-подростка, но глаза были необычайно серьезны.
Наконец приблизилась к постели Алексея и скороговоркой произнесла:
— Конрад передал, что вас… не отпустят…
— Не понимаю, сестра, — с трудом подбирая немецкие слова, ответил Найда и кивнул в сторону Звагина: — Ему скажите.
Она так же бесшумно подошла к Звагину. Он выслушал ее и посмотрел на Алексея. Густа поспешно вышла из палаты.
— У нас появился сообщник, — удивленно, будто не веря в это, сказал Звагин. — Даже два, если считать ее друга Конрада.
— Вы считаете, что в этой стране у нас могут быть сообщники? — с сомнением в голосе спросил Найда.
— В каждой стране есть настоящие люди.
— Что она вам сказала?
— Нас предупреждает ее друг… Не знаю, кто он… Нам, если удастся, попробуют помочь. Гестапо знает обо всем и будет действовать не откладывая.
Найда не поверил. Чепуха! Возможно, провокация. Скорее всего — провокация. Да, да, любовница Шустера хочет помочь своему дружку. И придумала этого Конрада. За несколько дней Алексей столько пережил, на такое нагляделся, что теперь все немецкое стало для него враждебным и ненавистным. Где их классовая солидарность? Где тельмановские отряды? Где подпольщики? Ни малейшего протеста, а только «хайль!», «хайль!». Кажется, нет ни одного немца, который бы при этом слове не приходил в дикий восторг.
