— Какой отчет? Понимаешь, Ира оказалась молодцом! Повисла на мне: Жорочка, миленький Жорочка! Не дала моему карате развернуться во всей красе. Я ужасно рад, что не убил их! Что бы я делал потом? Хотя я убежден до сих пор, что это низкие люди, но ты же знаешь: если меня не завести, не задеть, я мухи не обижу! И когда прошел бы гнев, я бы сожалел. Горько сожалел! Пошел бы на ближайшую площадь и бился бы, как Раскольников, лбом об асфальт: «Простите!»
— Значит, ярость, ярость и еще раз ярость, — задумчиво проговорил Винсент Григорьевич. — Вот твои мотивы. Это я понимаю.
Жора, отхлебывая кофе, кивал.
— Ну хорошо, — задумчиво продолжал Винсент Григорьевич. — Ты мог бы убить. Допустим... А я?
Жора поперхнулся и закашлялся на всю кофейню, сверкая огненными глазами. Кое-как прекратив, он посмотрел на Винсента Григорьевича, и какая-то виноватость почудилась тому в мгновенном, сразу же отведенном взгляде. «Сейчас скажет: где тебе, мягкий наш Весик, человека ухлопать! Пожалеет меня!» — подумал Винсент Григорьевич.
— Кто его знает! — сказал Жора, старательно глядя в чашку.
Вот так-так — опять застучало сердце, опять сначала жар, а потом холодный пот пронизал Константинова.
— Ну... ты подробнее, пожалуйста, — попросил Винсент Григорьевич.
— Ну что тебе сказать, Весенька? Ты давно уже почти не смотришь вокруг. Ты ушел в себя! Ушел, как в омут. А в тихом омуте, как известно... Ты непонятен и неуловим. Убьешь кого-нибудь и сам того не узнаешь... Да если хочешь знать, каждый человек способен на все, нужны только подходящие условия! Между прочим, Валера рассказывал Ире, что ты однажды размахался каким-то серебряным кинжалом.
Винсент Григорьевич затравленно посмотрел на друга. Жора ответил сочувственным взглядом и не стал развивать тему:
— А вообще разговор этот дурацкий. Прости, ты знаешь, мне пора уходить. Кстати, когда ты позвонил, я подумал: может, ему денег нужно? Могу одолжить!
— Нет-нет, какие деньги! Подожди еще хоть десять минут! Что за условия? Не понимаю! Как это — при каких условиях, — можно подойти к человеку и лишить его такой огромной, даже главной вещи, как жизнь? Ведь жизнь больше мысли, больше чувства, больше света и больше тьмы! Правда же?
— Хочешь разговора... — устало проговорил Жора. — Настоящего разговора сегодня дать тебе не могу, извини, занят и не расположен. Но тему твою, так и быть, затронем. Подожди, посмотрю, что у них с вином.
Жора был на четверть грузин, но говорил по-русски безупречно. Иногда, впрочем, он любил поиграть в кавказский акцент и делал это со вкусом. Сейчас его страстные «вах!» у стойки привели к тому, что он вернулся с бутылкой безумно дорогого, а главное — пропавшего куда-то теперь «Мукузани».
