Перед этой величественной, молчаливой, полной тайн природой люди, маленькой тесной кучкой стоящие на берегу, кажутся Феде слабыми, ничтожными…
Много дней сплавщики будут гнать плоты по Студеной, пока та не сольется с самой большущей рекой — Енисеем, такой широкой, что с одного берега другого не увидишь. По ней ходят огромные, не виданные Федей пароходы, а на берегах стоят сказочные города с каменными домами и электрическими фонарями, от которых ночью светло, как днем. Даже названия городов, о которых рассказывал Феде отец, — Енисейск, Игарка, Дудинка, Норильск — звучали таинственно и маняще, как названия волшебных Китеж-града, острова Кидана, лукоморья.
Течет та главная речища все на север неизвестные тысячи километров и впадает в Ледовитый океан, а он уже и краев не имеет, и по нему можно плыть в любую страну.
Самой страстной мечтой детства Федора было желание стать капитаном белоснежного, как чайка, парохода и по главной реке спуститься до самого океана, где уже край земли, а впереди только вода и вода, и по ней плавают сахарно-белые льдины высотой с дом. Все куски бумаги, попадающиеся под руку, Федя изрисовывал изображениями фантастических многоэтажных пароходов с огромными дымящимися трубами.
Возвращался отец через месяц-полтора — похудевший, дочерна опаленный солнцем и ветрами и, несмотря на отпущенную короткую светлую бороду, казалось, помолодевший: в его легких, резких движениях, в уверенном выражении глаз, даже в его потрепанной, выгоревшей, пропахшей мокрым деревом, рыбой и потом одежде было что-то новое — смелое и решительное, победное, какое, наверное, было у тех русских казаков-землепроходцев, что первыми на карбазах прошли самый страшный на Студеной порог, дав ему название Черторой.
Каждый раз отец привозил подарки: что-нибудь из одежды или обуви, рассыпчатые баранки с маком, карамель с разной начинкой, копченую рыбу и, главное, книжки!
Пока мать и Люба примеряли обновки, Федя жадно перелистывал книжки, отыскивая картинки. Зачарованными глазами он рассматривал растения, зверей, птиц, так удивительно живо нарисованных, что их хотелось потрогать руками. Художник, сумевший сотворить такое чудо, казался Феде человеком необыкновенным, волшебником. Он тут же принимался перерисовывать понравившиеся ему картинки…
3
Пора раннего детства — ясного, счастливого, согретого материнской лаской и мудрой добротой отца — потом всю жизнь стояла перед глазами Федора, будто озаренная ярким солнечным светом…
