Предупредив Свету, Сергей тронулся с места и направился к находящемуся примерно в трёх километрах броду. Переехав речку и по другому берегу вернувшись немного назад, остановился в виду противника.
— Иван Адамович, теперь — ты. Дай им ваш, принятый у патруля, знак. Не далеко? Может быть, подъехать поближе?
— Не надо, Сергей, не промахнусь. А ближе — им будет на руку.
С этими словами майор дал две короткие очереди — одну слева, другую справа от «джипа». Сергей приготовился — от реакции врага зависел весь его план: откроют ли они ответный огонь? Сдадутся ли? Или — попытаются уйти? Лейтенант надеялся на последнее, но одно дело расчёт, а результат — это совсем другое…
На сей раз ожидания Сергея не обманули: секунд через двадцать, потребовавшихся противнику, чтобы оценить ситуацию, «джип» стремительно покатил прочь, волоча за собой густой пылевой шлейф — заметный издалека, очень помогающий преследованию.
— Ага, удирают! Майор, а я что говорил, помнишь?! Облако-то их испугало побольше, чем нас! Шалят нервишки! Сматываются козлы!
Азартно выкрикнув это «напутствие», Сергей нажал на педаль газа — «Уазик» рванулся вслед убегающему врагу. Сто, сто двадцать, сто сорок, сто шестьдесят…
— Больше ста семидесяти им — со стандартным движком, по грунтовой дороге — не выжать! — резюмировал довольный лейтенант, уверенно держа дистанцию: в километре от «джипа», не приближаясь, но и не позволяя оторваться. Стрелка спидометра, как он и предполагал, плясала у отметки сто семьдесят.
— Серёжа, — от почти официального «Сергей» к дружескому «Серёжа» Света в последние два, три часа переходила, не замечая этого, — а мы? С какой скоростью можем мы?
— Мы, Светочка, свободно можем на сто километров быстрее. И, пожалуйста, не отвлекай. На этой дороге и ста семидесяти более чем достаточно. Лучше держись покрепче — и не вздумай не то что стрелять, но даже снимать автомат с предохранителя: вон как подбрасывает — можешь так невзначай пульнуть…
* * *
Осколком стекла царапая своё имя на отопительной батарее, Ольга умом понимала, насколько это опасно, но настоящего страха, когда она, улучив момент, острым стёклышком колупала в несколько слоёв покрывающую железо краску, не было. Её чувства «оттаивали» медленнее, чем ум и тело — что очень помогло в первые часы пленения: не будь она эмоционально всё ещё немножечко «замороженной», то не смогла бы так убедительно соврать Копчёному. Страх пришёл позже, когда после беспорядочной стрельбы захватившие её негодяи погрузились в «джип» — Ольгу пристроив сзади, между Чёрным и Бубликом — и покатили прочь от Колодца. Тогда только своё пленение и очень вероятное вскоре рабство Ольга смогла не только осознать, но и прочувствовать. И перспектива для неё — не умозрительно, но (что очень важно!) эмоционально — начала вырисовываться весьма мрачноватая. С приходом Иннокентия Глебовича Дикое Поле кончилось, и надежды (пусть даже рабыней) остаться в родных местах — почти никакой. Значит: Кавказ, Ближний Восток, Северная Африка — да в тридцать шесть-то её годочков! — больше четырёх, пяти лет ей там не протянуть. И что это будут за годы? Унижения, издевательства, побои и, очень вероятно, каторжный подневольный труд! К тому же — при некотором ещё везении: если её не купит какой-нибудь распухший от «нефтедолларов» зверь. Или просто — богатый маньяк. В этом-то случае всё завершится быстро и ужасающе. Но и несколько лет медленного истаивания в «нормальном» рабстве — тоже, врагу не пожелаешь.
