А между тѣмъ зной, собственно говоря, былъ довольно умѣреннаго характера. Правда, въ полдень солнце дѣйствительно жгло камни своими отвѣсными лучами, но къ вечеру жаръ быстро уменьшался и, когда солнце скрывалось за верхушки скалъ, температура быстро падала, а къ утру лужи на наледи затягивались тонкимъ ледкомъ. Но пастухи, одѣтые въ мѣховую одежду и привыкшіе считать лѣто случайнымъ промежуткомъ почти не прерывающейся холодной зимы, даже такую степень зноя называли неслыханной и небывалой. — «Богъ прогнѣвался на эту землю! — говорили они — и хочетъ умертвить насъ вмѣстѣ съ нашими стадами!»
На наледь, прежде отпугивавшую комаровъ, своимъ холоднымъ дыханіемъ, они прилетали теперь въ большомъ количествѣ, въ погонѣ за убѣгавшими жертвами. Было что-то противорѣчивое въ этихъ тучахъ насѣкомыхъ, ожесточенно нападавшихъ на бѣдное стадо среди бѣлой ледяной площади, покрытой замерзшими лужами и окруженной побѣлѣвшими отъ инея пастбищами. Какъ будто характерные признаки лѣта и зимы сталкивались и существовали рядомъ, не желая уступить другъ другу мѣсто.
Холодный вечеръ наступалъ послѣ одного изъ особенно безпокойныхъ дней. Солнце такъ низко опустилось на острую верхушку круглой сопки, вырѣзывавшуюся на западѣ въ просвѣтѣ горныхъ цѣпей, что можно было опасаться, чтобы оно не зацѣпилось за одинокое сухое дерево, Богъ вѣсть какимъ образомъ забравшееся туда и походившее издали на жесткій волосъ, вставшій дыбомъ на окаменѣвшей щекѣ. На вершинахъ поближе уже начиналъ куриться черный туманъ, похожій на дымъ отъ неразгоравшагося костра. Стадо безпокойно ходило по пастбищу, отбиваясь отъ насѣкомыхъ и неутомимо порываясь убѣжать на сосѣднія скалы. Кутувія бѣгалъ взадъ и впередъ, заставляя возвращаться наиболѣе упрямыхъ оленей. «Го-го-гокъ! гокъ! гокъ!» — слышались его рѣзкіе крики, гулко отражаемые далекимъ горнымъ эхомъ. Каулькай растянулся на землѣ, положивъ камень подъ голову, и спалъ мертвымъ сномъ. Среди этихъ дикихъ камней его неподвижная фигура тоже казалась каменной. Кажется, землетрясеніе не могло бы разбудить его. Они чередовались съ Кутувіей, для того, чтобы отдохнуть часъ, другой. Дольше этого управляться со стадомъ было не подъ силу одному человѣку. Эуннэкай сидѣлъ на шкурѣ, подогнувши ноги, и чинилъ обувь брата, изорванную ходьбою по острымъ камнямъ, ожесточенно дѣйствуя огромной трехгранной иглой, въ ухо которой могъ бы пройти даже евангельскій верблюдъ, и грубой ниткой, ссученной изъ сухожилій. Окончивъ работу, онъ тоже растянулся на землѣ, опираясь головой на свою неизмѣнную котомку.
