Юрка распряг лошадь и привязал ее к осинке.
— Ну, молочка на завтрак — и за дело, — вытащил из сумки большую стеклянную банку молока и буханку мягкого черного хлеба. Все с удовольствием выпили по две чашки.
Довольно просторный луг окружен со всех сторон лесом. Стали один за другим, каждый на своей полоске, а Юрка, Митя и Пашкин, чтобы не толкаться, начали с середины.
Почти все мужики — люди деревенские, с детства приученные к косьбе, шли плавно, легко, не оставляя после себя ни торчащих стеблей, ни нескошенной травы. Только Резник, асфальтный житель, неумело махал перед собой косой, не стриг — рубил неподатливые стебли, частенько забуриваясь остро отточенным концом в землю, отчего коса разбалтывалась на косовице и то и дело выпадала вместе с деревянным клином.
Когда такое случалось, он брел на опушку, где для мелкого ремонта был оставлен инструмент, и прилаживал косу на место. При этом ребятам приходилось доводить до ума его недокошенную полоску.
Виктору было неловко, он начинал говорить что-то невнятно, а Юрка добродушно успокаивал его, мол, ничего страшного, со всяким новичком бывает, и показывал, как нужно правильно держать косу, как вести, как подрезать траву.
Лес постепенно пробуждался, пронизываясь звуками. Застрекотали сороки, защебетали воробьи, загалдели вороны. Кто-то нет-нет да и вспорхнет с верхушки сосны, пролетит неподалеку, звучно разрезая воздух упругим крылом.
Комары вились вокруг роями, облепляя куртки, штаны, шапки, но прокусить не могли — толсто. Лицо и руки косарей им тоже недоступны: аэрозоль еще не выветрился. Так и метались, назойливые, с одного места на другое, с одного на другое — авось откроется где желанный уголок. А едва приоткроется — мигом вопьется в кожу самый шустрый, да так что и не почувствуешь его, встрепенешься только, когда начнет сосать кровь, больно, неприятно. Но Виктор не обращал на них внимания. Скошенная трава мерно ложилась у его ног, шипящий свист косы словно отсекал посторонние звуки, гипнотизируя. И хотя опушка леса никуда не исчезла и слева и справа по-прежнему махали косами его друзья, пространство вокруг него словно расширилось, стало объемнее, появилось умиротворение, настоящее блаженство. Передряги минувших дней с их перестройками, неустройствами и «измами» разом отдалились, отодвинулись за горизонт, стали казаться далекими, туманными, эфемерными, фальшивыми. В этом первозданном соприкосновении с природой и была, казалось, настоящая правда, полное успокоение, успокоение, которое выше мирской суеты, выше всех мелких, ничего по большому счету не значащих передряг. Оно принесло с собой и веру в лучшее будущее, наполнив ею сердце Виктора. «Нет, нет, не зря человеку выпадают такие испытания. Может, для того, чтобы тот больше ценил жизнь, понимал ее, острее осознавал свое место в ней и роль, отведенную ему судьбой. Не напрасно все, — думал он. — Не зря»…
