— Я жив! Жив! Я не погиб! Я не умер! Я не сгорел! Я жив!
И ему показалось, что уже ничто не сможет его вывести из этого уверенного чувства личного бессмертия, что он никогда и ни при каких обстоятельствах не погибнет, ведь он пережил такой кошмар.
— Теперь я не умру никогда! Никогда! Никогда! — орал Мейсон, глядя на бетонную полосу дороги.
Безудержный ветер трепал его волосы, Мейсон щурил глаза. Но сейчас он был уверен на все сто процентов, что с ним ничего не может произойти, что он не выскочит на обочину, автомобиль не улетит в кювет, не взорвется, не сгорит, что он будет жить вечно.
От этой уверенности Мейсон принялся безудержно хохотать и сигналить. Потом он отпустил руль, как бы проверяя то чувство, которое появилось в его душе. Автомобиль все так же ровно, на максимальной скорости мчался по центру автострады.
Вдруг впереди, в знойном мареве замаячил белый столб с кобальтовым указателем.
«Мне туда и надо, — вдруг осенила Мейсона полузабытая мысль. — Мне надо в маленький городок, туда, где живет Мария Робертсон».
— Мария, Мария, — несколько раз прошептал Мейсон, — Святая Мария, Санта Мария. Мне нужно именно к ней, к Святой Марии.
Он затормозил, и автомобиль, послушный его рукам, свернул с автострады вправо. Здесь дорога была немного уже, и Мейсон сбавил скорость.
А за окнами были все такие же похожие пейзажи: бесконечные кукурузные поля, высокие ветвистые деревья, редкие, белеющие в голубоватом мареве строения.
«Странно, почему на этой дороге нет ни одного автомобиля? Ведь я проехал уже миль пятьдесят, не встретив ни одной машины».
И тут до Мейсона дошло, что он просто не обращал на них внимания, что они просто для него не существовали.
«Странно, как же я ни в кого не врезался, — подумал он, — ведь я мчался по разделительной линии и, наверное, мне сигналили, крутили пальцами у виска, думая, что я безумец. А на самом деле, не безумец ли я? — задал себе вопрос Мейсон. — Только безумец может мчаться по центру автострады, не боясь во что‑нибудь удариться и разбиться насмерть и только безумец может верить в свое бессмертие».
Мейсон почувствовал, что вновь в его душе появился страх, и пот двумя холодными струйками побежал вдоль позвоночника.
«Какой же я грязный! — вдруг совершенно буднично подумал Мейсон. — Я весь пропах гарью, дымом, пожарищем, я весь пропах этим тошнотворным запахом человеческой крови. Я весь в поту, в земле, в пыли. Мне обязательно, прежде чем я встречусь с Марией, надо принять душ и переодеться. Не могу же я прийти к ней вот такой грязный и неопрятный? Что она обо мне может подумать?»
