— Там моя мама! Мама! Мама! Я хочу к ней! Спасите се!
— Стой здесь, мальчик, как тебя зовут? Как твоя фамилия?
— Там и отец! Отец там! Я остался совсем один, они там, их надо привести сюда!
— Стой здесь! — уговаривал ребенка пожарный.
Мейсон прикрыл глаза и понял, что голоса, которые он слышит, не покинули его, а звучат в его душе, звучат в его сердце, больно раня.
«Это бесконечный кошмар, я его никогда не смогу забыть и не смогу избавиться от этих видений».
И тут же он услышал исступленный крик женщины, которая каталась по земле, хватала руками сухую пыль, растирала ее и сыпала себе на голову.
— Мама! Мамочка! — кричала женщина.
Два санитара пытались ее поднять. Наконец, они смогли справиться с женщиной, и одни из санитаров зажал ладонью ей рот.
А та больно укусила его за палец и санитар грязно выругался:
— Да замолчи ты! Замолчи! Не у одной тебя погибли, ты не одна такая здесь, замолчи!
И женщина вдруг обмякла в их руках и осунулась на землю, вновь распласталась на изломанных стеблях ярко–зеленой кукурузы.
Мейсон вспомнил эту картину, вспомнил задранный подол юбки, и ему опять стало не по себе. Вновь катастрофично не хватало воздуха, а сердце опять сжала чья‑то чужая сильная рука.
«Господи, неужели со мной это случится? Неужели я умру прямо здесь, на обочине, сидя в своей машине? Я не умер там, не умер во всем этом кошмаре и аду, а умру спокойно на дороге. Но хорошо, что я не сгорю, как сгорели те».
И Мейсон вспомнил обгорелые трупы, остекленевшие глаза и вновь вспомнил кровь.
Он откинулся на сиденье, а его пальцы, помимо воли, принялись судорожно рвать обшивку кресла.
«Что‑то подобное в моих руках уже было. Ах, да…».
С фотографической памятью возникло видение: Мейсон идет с горящего самолета, а в его руках большая обгоревшая кукла. Маленькая девочка подбегает к нему, теребит за пиджак и просит:
— Это моя кукла, моя, ее зовут Марта.
И Мейсон опускается на колени, целует девочку во влажные глаза и отдает ей куклу. А девочка прижимает ее к своему хрупкому маленькому тельцу, как будто эта кукла является настоящим сокровищем, единственным, ради чего стоит жить и единственным, что стоило спасать в этом кромешном аду.
Из забытья Мейсона вывел какой‑то странный звук, похожий на неровное гудение. Мейсон открыл глаза и выглянул наружу. Прямо над ним летел тяжелый военный вертолет, а его тень ползла по ярко–зеленому полю.
«Я это тоже видел, — отметил про себя Мейсон, — это было там, на пожаре, когда я стоял на холме вместе с этим трогательным Ником Адамсом. А над пожарищем, над остатками самолета кружили вертолеты, и их тени были страшными, темными, они буквально волочились по земле, пугая и наводя ужас. Тогда мне еще показалось, что высокие стебли кукурузы пригибаются и хрустят от этих теней».
