Сразу же перед глазами возникла картина.
Два пожарника в форменных робах, посверкивающих на солнце, волокут женщину. А та упирается, рвется, кусает их за руки и истошно вопит.
— Там мой мальчик! Мальчик! Там Бобби! Бобби!
— Нет, туда нельзя, сейчас взорвется! — говорит один из пожарников, пытаясь прикрыть женщине рот рукой.
А та с искаженным от ужаса лицом продолжает причитать, но потом срывается на безумный вой.
— Мальчик! Мальчик! Мальчик!
Казалось, эхо разносит этот голос над полем, над руинами, над дымом, над обломками, над лежащими и сидящими на земле людьми. Этот жуткий крик вырывался из всего гула, рева, восклицаний. Казалось, что он прочерчен жирным фломастером сверху по неровным и путаным штрихам графита, настолько этот крик был запоминающимся и врезался в душу
И тут за спиной пожарников, волочащих женщину, раздался ужасный грохот. И когда грохот стих, а языки пламени взметнулись к небу, Мейсон уже услышал не крик, а какой‑то истошный вой: это женщина, глядя на оранжевое пламя, стенала и проклинала свою судьбу.
И Мейсон тогда, на поле, понял, что он ничем не сможет помочь этой женщине и еще многим, кто лежал на взрыхленной земле.
И он опять вспомнил, как шел по полю. Каждая деталь, каждая песчинка, камешек, изломанный стебель травинки запечатлелись в его памяти с фотографа ческой точностью.
Вот детский башмачок, вот обрывок платья, вот чья‑то раскрытая сумочка. А на земле, рядом с ней, лежат губная помада и связка ключей.
«Наверное, человек возвращался домой, мечтал о том, что поднимется в лифте, откроет дверь, войдет в свою квартиру или в свой дом… Жена бросится ему на шею. Нет, это была дамская сумочка, — тут же вспомнил Мейсон, — значит, на шею бросится муж. А может, он просто тихо подойдет, обнимет жену за плечи, уткнется в ее волосы и тихо поцелует, прошептав: «Я рад, что ты приехала, дорогая». Из столовой прибегут дети, начнут теребить мать за руки, спрашивать, как прошел полет, интересно ли было в самолете, что она видела…
Нет, эта женщина уже ничего и никому не сможет рассказать, ее нет».
И Мейсон вспомнил, как ветер задрал темную пленку и на черной изрытой земле осталась лежать бледная женская рука с обручальным кольцом на безымянном пальце.
Вслушиваясь в этот протяжный вой женщины, Мейсон вспомнил еще одну деталь.
Он вспомнил, что у него на руках был маленький ребенок. Он даже не понял, мальчик это был или девочка. Тот безмятежно спал, изредка лениво пошевеливаясь в пеленке и чмокая сочными губами.
