Мейсон добродушно улыбнулся:
— Ну что ты, Джина, Лили совсем не такая. Просто доброта иногда подразумевает жестокость. Для того, чтобы наставить человека на путь истинный, иной раз требуется рука в железной перчатке.
— Какие милые у нее ручки, — не удержалась от язвительного замечания Джина.
Мейсон задумчиво покачал головой:
— Нет, Лили помогла мне. Она приложила свою руку к моему лбу, и у меня исчезло желание выпить. Я потерял всякую тягу к алкоголю. За это я бесконечно благодарен ей. Теперь я забыл об этом пороке.
Джина хмыкнула:
— Да, похоже кроме этого ей удалось лишить тебя тяги и к прочим человеческим радостям.
Мейсон едва заметно приподнял брови:
— О чем ты?
Джина окинула скептическим взглядом его фигуру и, кокетливо поведя плечом, заявила:
— Похоже, что она сделала из тебя импотента. Мне кажется, что ты совершенно лишился тяги к сексу. По–моему, это гораздо ужаснее, чем потерять склонность к алкоголю.
Мейсон взглянул на нее с легкой укоризной:
— Джина, ты совсем не знаешь мужчин.
Она насмешливо протянула:
— Похоже, ты сейчас откроешь мне все тайны мужской души, о которых интересно узнать, но утомительно выпытывать.
Мейсон улыбнулся так загадочно, словно собирался выложить Джине все подробности своей давней истории знакомства с сексом. Однако, вместо этого Джина услышала очередное нравоучительное замечание:
— Мужчины не рабы плотских желаний. В этом, Джина, ты заблуждаешься.
— Да? — разочарованно протянула она. — А я‑то думала о мужчинах как раз противоположное. Во всяком случае, те мужчины, которых я знала, придерживались совершенно иного мнения о своих плотских желаниях.
Мейсон уверенно покачал головой:
— Нет, это не так. Мы — духовные существа. Лили доказала мне, что мы предназначены для другого. Все, что нам нужно — это только смирение.
Джина не удержалась от смеха:
— Зачем же смирять то, что дано мужчинам самой природой?
Мейсон наставительно поднял палец:
— Только смирение может спасти нас. Смирение всегда было уздой для высокомерия и беспредельной алчности. Ведь все новые и новые желания человека всегда обгоняют дарованные ему милости. Наша ненасытность губит половину наших радостей: гоняясь за удовольствиями, мы теряем первую радость — изумление.
Джина попыталась что‑то возразить, но Мейсона было уже трудно остановить. Он опять сел на своего любимого конька. Джина даже пожалела о том, что он не ушел раньше.
— Если человек хочет увидеть великий мир, он должен умалить себя. Даже надменный вид высоких городов и стройных шпилей — плод смирения. Великаны, попирающие лес, как траву, — плод смирения. Башни, уходящие головой выше дальних звезд — плод смирения. Ибо башни не высоки, если мы не глядим на них, и великаны не велики, если их не сравнивать с нами. Титаническое воображение — величайшая радость человека — в основе своей смиренно. Ничем нельзя наслаждаться без смирения, даже гордыней.
