Джина поняла, что процесс чтения проповеди растягивается надолго, а потому предпочла усесться на диван:
— Мейсон, мне кажется, что раньше ты не был излишне скромным и смиренным, — ехидно заметила она. — Между прочим, тогда мы с тобой гораздо приятнее проводили время, чем сейчас.
— Все это позади, — спокойно ответил он. — Лили доказала мне, что сарказм и тяга к самоуничтожению были для меня попыткой защиты телесной оболочки, она уберегла мою душу от разрушения. Если бы не Лили, меня ожидала бы моральная деградация и постепенный, а, может быть, быстрый распад личности. Все зависело бы лишь от крепости моей телесной оболочки. Своей слабостью я довел бы себя до морального распада. А, может быть, случилось бы и нечто худшее. Но, слава Богу, я встретил на своем пути Лили Лайт. Она протянула мне руку помощи, она своим словом истины наставила меня на ту дорогу, с которой я сошел уже давным–давно. Я понимаю теперь, что лишь в детстве, будучи чистым душой и помыслами, будучи способным удивляться окружающему миру, я был наиболее близок к Богу. Знаешь, Лили объяснила мне, что, когда ты усомнишься в самом главном, в истинном, необходимо вернуть себе детскую простоту и детское удивление — тот реализм, тот настоящий взгляд, которого нет без невинности. Конечно, все вправе быть простым и привычным, но только, если это ведет к любви, а не к пренебрежению. Если ты чем‑то пренебрегаешь, если ты это презираешь, то ты в заблуждении. Чтобы увидеть все, как оно есть, надо пробудить самую настоящую детскую фантазию. Знаешь, Джина, кто‑то сказал, что человек на коне — самое прекрасное зрелище в мире.
— Понесло, — вполголоса пробурчала Джина, прикрывая рукой глаза. — Сейчас он начнет рассказывать мне про то, что проделать путь к Богу можно только на лошади.
— Пока мы чувствуем, что человек на коне — самое прекрасное зрелище в мире, все в порядке. Легче и лучше чувствовать это, если тебя научили любить животных. Мальчик, помнящий, как хорошо отец ездил на коне и как хорошо с конем обходился, знает, что конь и человек могут ладить. Он возмутится, когда обидят лошадь, потому что знает, как надо с ней обращаться; но не удивится, что человек седлает ее — конь и человек вместе добры и мудры для него, и потому могут стать символом чего‑то высшего, например, Георгия Победоносца. Сказка о крылатом коне не удивит ребенка. Но если человек утратил удивление, его надо лечить, и совсем иначе. Для такого человека всадник на коне значит не больше, чем человек, сидящий на стуле. Что бы ни было причиной, он ослеп и не увидит ни коня, ни всадника, они покажутся ему совершенно незнакомыми, как будто бы явились с другой планеты.
