Я поспешил к нему на помощь. Закрыв лицо руками, он горько всхлипывал. Не из-за полученных ли ударов он плакал? Зная его гордость, я понимал, что нет. Эрнесто плакал от полной безнадежности, поняв, что ему уже не завладеть долларом, в котором так нуждались дома! При этой мысли меня охватили безмерный гнев и неудержимое желание во что бы то ни стало выиграть, отвоевать доллар — пусть хоть полжизни оставлю в схватке! Сорвав с рук Эрнесто перчатки, я подбежал к судье и потребовал, чтобы тот немедленно надел мне их на руки. Скорее в бой!
Увидев появившегося в центре зала противника, я кинулся на него, как кидается раненый, ослепленный яростью зверь. Обеими руками я наносил ему удар за ударом, не замечая, не чувствуя ответных тумаков американца. Однако мало-помалу рыжий гринго стал меня одолевать. Силы мои иссякали… Я вложил в борьбу всю свою душу, все сердце, охваченный фанатичным упорством и неукротимой решимостью, но все было напрасно.
Гринго расквасил мне губы, нос, рассек бровь. Не раз я тяжело падал, снова поднимался. И наконец ноги отказались держать меня. Тогда, растянувшись на полу, я зарыдал в бессильной злобе и отчаянии — совсем как Эрнесто.
Когда мы уходили, одинокие, побитые, посрамленные, я услышал голос того самого тико, что вовлек нас в эту подлую авантюру. Он снова кричал из окна:
— Ребята, вот доллары! Валяйте сюда все, не будьте дураками!
Меня словно обожгло. А Эрнесто, спускаясь по лестнице, с горечью проговорил:
— Этот прохвост мог бы дать нам хоть полдоллара… на обоих… за драку!..
— Наплевать! — гневно откликнулся я. — Завтра же отыщем на улице этого щенка и распишем ему морду как следует!
* * *
Нам пришлось покинуть старый дом и искать другого приюта — хозяин решил отремонтировать и сдать дом в аренду новому квартиранту, который собирался открыть пекарню. Кстати, ловкий предприниматель, пользуясь тем, что муки в стране не хватало и цены на хлеб неимоверно поднялись, заработал на этом кучу денег. Он выпекал из кукурузной муки грубого помола свои знаменитые «лепехи», похожие на прокисший густой клей и в те голодные годы заменявшие беднякам хлеб.
Мы перебрались в дом, который сдала дяде Сакариасу мать его невесты, по соседству со своей семьей.
Талиа — невеста дяди — была красивой, белолицей, милой девушкой. Мама ее искренне полюбила, я тоже ее любил — она стала моим ангелом-хранителем: одним лишь своим присутствием она умела сдержать гнев жениха, когда тот пытался наказать меня за какую-нибудь проделку.
