Маркос Рамирес | страница 36

— Маркос!.. Где ты?

— Здесь, мама! — ответил я, дрожа как в лихорадке.

— Иди сюда!

Моя мать уважала и боялась представителей власти, а полицейский потребовал немедленно меня выдать. Поэтому, когда я, захлебываясь от слез, вышел, она подвела меня к раковине, умыла, надела на меня новую кепку и с глубоким отчаянием, всхлипывая, прошептала:

— Боже мой! Боже мой! Сакариас убьет тебя!.. Что мне делать? — Потом взяла меня за руку и передала полицейскому.

На улице, перед нашим домом, собралась вся окрестная детвора, в двери и окна заглядывали любопытные старухи. Под безмолвными взглядами, не переставая плакать, я вышел из дому; полицейский держал меня за руку, и так я должен был идти по середине улицы до второго отделения полиции, находившегося тогда напротив площади Ла Мерсед. Там, в ожидании прихода дяди, меня посадили на скамью. Понемногу ко мне стало возвращаться присутствие духа. Полицейские смеялись, отпуская на мой счет едкие замечания, и изредка кто-нибудь из них спрашивал с напускной суровостью:

— Еще не пришел тот, кто сечет мальчишек, бегающих по улицам и бросающих камни?

Но я понимал, что это они говорят лишь из желания припугнуть меня. Чего я действительно боялся, так это появления моего дяди.

Дядя пришел около семи вечера, поговорил с дежурным сержантом и спустя некоторое время вытащил меня и поволок домой. Он пришел в бешенство, не находя нигде плети, купленной несколькими днями ранее на рынке. Между тем она валялась на крыше, куда я украдкой от всех забросил ее.

Подозревая, что таинственное исчезновение плети — дело моих рук, дядя рычал:

— У этого мерзавца, наверно, шкура данты[25], плеть его даже не щекочет! Вот сейчас увидим!..

Схватив электрический провод, он свернул его вдвое и зверски избил меня.

Каждый удар провода рассекал мне кожу и оставлял кровавые полосы. Потом он потащил меня в сад, окутанный черными тенями, и там оставил привязанным к дереву. Я не чувствовал страха ни перед одиночеством, ни перед ночной тьмой; единственное, чего я хотел, — освободиться, чтобы вволю поиздеваться над дядей. Наконец после долгих усилий мне удалось развязать путы, и я на цыпочках подкрался к решетке кухонной двери. На кухне сидел дядя и с мрачным видом отчитывал мою мать, а она гладила белье, молча его слушала и лишь по временам смахивала слезу.

Тогда я вернулся в сад, перепрыгнул через забор и обочиной глубокого вонючего канала быстро зашагал к ближайшему предместью Санта-Лусиа; через несколько минут я уже стоял на углу лавки «Ла венседора»