— Ладно, Маркитос, выйди… Но, ради бога, не отходи от двери — иначе тебе попадет от Сакариаса!
В те времена мать звала меня Маркитос, когда мы жили с ней в ладах; дон Маркос — если она была в хорошем настроении, и сухо — Маркос, когда я выкидывал какой-нибудь сумасбродный номер.
Не чуя ног от радости, я выбежал из комнаты — в моем распоряжении было несколько часов до возвращения дяди, приходившего обедать между шестью и семью вечера. Я уселся на пороге поглазеть на прохожих. Вскоре подошел мальчишка, мой сверстник — мы были с ним в ссоре, — и нарочно устроился на краю тротуара против меня с трубочкой и банкой мыльной воды; он пускал переливавшиеся радугой пузыри, потом дул на них — они поднимались и лопались в вышине.
Я тотчас же сбегал в сад, срезал ветку игерильи[24], выпросил у матери кусочек мыла и спустя минуту снова сидел на пороге двери, так же, как и мой соперник, пуская мыльные пузыри, но трубка у меня была больше — пузыри получались красивее. С досады мальчишка насмешливо запел:
Коль была б коростой зависть,
Все б в коросте оказались…
Первым моим порывом было кинуться на обидчика, но, вовремя вспомнив наказ матери, я сдержался и только крикнул:
— Скажи спасибо, что я не могу отойти отсюда! Понял?
Расхрабрившись, он продолжал мурлыкать песенку, пока не отважился дополнить ее словами, считавшимися среди ребят самым тяжелым оскорблением:
Коль была б коростой зависть,
Все б в коросте оказались,
Но была бы всех грязней
Рожа матери твоей.
Тут у меня уже не хватило сил стерпеть обиду, которую я воспринял как поношение моей матери. Я подскочил, словно на пружине, и погнался за мальчишкой, который бросился от меня удирать со всех ног. Он бежал по тротуару, а я преследовал его по мостовой, подхватив на всякий случай булыжник величиной с кулак, — и когда мальчишка поворачивал за угол, я изо всех сил кинул в него камнем, просто чтобы попугать, понимая, что камень уже не настигнет его. В тот же момент из-за угла показалась высокая, белокурая, красивая девушка — удар камнем пришелся ей прямо в грудь, и она упала навзничь, точно сраженная молнией.
Перепугавшись, я повернул назад и бросился бежать. Вихрем влетел я в дом и спрятался в уборной, сжавшись в комок и закрыв лицо руками. Вспоминаю, что в те страшные минуты мне хотелось лишь одного — умереть; я надеялся, что дьявол подымет меня за волосы и забросит в зияющую раскаленную пасть адской печи… Похолодев от ужаса, я услыхал отрывистые удары в дверь, потом тревожный голос матери:
