Незнакомец оказался Сантьяго, старшим братом моей матери; он считался самым положительным в семье, был женатым, недавно стал отцом. В тени же смоковницы, прижавшись к стволу и стараясь остаться незамеченной, сидела вдова из нашего селения, известная ханжа и святоша.
Счастливым любовникам в голову не приходило, что именно сюда, в их спокойный, безмятежный уголок, упадет проклятый шар, а за ним нагрянет вся грозная и любопытная детвора.
Вскоре осмеянная вдова покинула наши края и переехала жить как можно дальше, на другой конец города.
Мой дед, самый старый и уважаемый человек в городе, ходил по воскресеньям к обедне, но его религиозность, насколько я могу припомнить, была весьма поверхностной. Правда, ему нравилось праздновать свой день рождения и некоторые другие религиозно-семейные праздники, однако это для него служило лишь предлогом угостить друзей и родственников. В таких случаях он, как у нас говорят, был готов выкинуть весь дом за окошко. Дед закалывал борова, бабушка жертвовала самыми жирными курами из своего курятника. Кирпичный очаг под навесом пылал, как горн: пеклась разная сдоба, готовился мясной фарш с картофелем и яйцами и другие вкусные вещи. А ромпопе[20], который варился обычно на агвардьенте, занимался сам дед, похвалявшийся, будто лишь он один умеет приготовить этот напиток так, чтобы он получился отменно вкусным, крепким и ароматным.
Уже с вечера начинали прибывать в своих повозках родственники, жившие в горах. Народу набиралось в течение всего праздничного дня столько, что негде было яблоку упасть; старухи молились, а остальные гости без умолку болтали и наедались до отвала. Это были превосходные дни, настоящая благодать для таких обжор, как я, Хесус и Томасито: мы пользовались каждым удобным случаем, чтобы очистить кухню, печку, буфет, — и неудивительно, что для всех троих праздники обычно кончались несварением желудка.
Лишь в последние годы дед, подавленный ударами судьбы, с глубоким огорчением вынужден был воздержаться от подобных празднеств и званых обедов.
Зато моя бабушка была очень религиозной, хотя ее вера простодушной крестьянки отличалась детской наивностью.
В церковь она, правда, не ходила, ссылаясь на множество домашних дел. Она рассуждала так: почитать бога и выполнять его заповеди можно и дома, не обязательно бить себя в грудь именно в церкви. Каждую пятницу, по вечерам, вся семья, следуя ее примеру, становилась на колени и молилась богу перед скромным самодельным алтариком. Бабушка, перекрестившись, открывала потрепанный молитвенник и читала вслух — с таким неподдельным жаром, мольбой и смирением, что я чувствовал себя потрясенным до глубины души; дойдя до указания в скобках «сделать паузу», она и эти слова произносила проникновенно и без передышки, как неотъемлемую часть самой молитвы.
