— Сегодня скажу,— возвещал и дергался, словно через него пропускали ток.
Год тому назад Яша-Тутанхамон привел к нему Борю. О чем полтора часа говорили вдвоем, с глазу на глаз Вонави и Боря-Яроб, не знает никто. Только вышел Боря от Иванова йогом — йогом разряда низшего, пребывающего в Большом Ожидании (БОЖ). А сегодня скажут ему, кто он.
Все ждут. Тишина. Вонави с софы встает во весь рост; теперь он монументален, и, если бы, стоя на сиденье софы, он по-детски не подпрыгивал бы, не покачивался бы немного, он и вовсе был бы похож на памятник. Он уставил на Борю свой прославленный, знаменитый силой внушения взор. И теперь уж грозно, с металлом, звучат слова:
— Ваше сиятельство, граф... Грешили вы много, и велик был ваш грех. Но грядет грядущее ваше, грозно грядет оно...
Замерли все. Влюбленно сияют глаза юной девушки, ревниво Яша застыл: откроется карма Бори, и, глядишь, такое окажется... Ишь ты, граф! Графов как-то среди учеников Вонави-Иванова не было. «Но не может же граф с фараоном сравняться!» — опасливо думает Яша. А гуру возвещает, плавно покачиваясь на пружинах софы:
— Граф Сен-Жермен, восстаньте! Духом восстаньте! Очистились вы, и будете вы прославлены...
И узнал Боря, что он — воплощение духа, прежде бывшего Сен-Жерменом. Как же ясно все у гуру! И понятно все, и красиво по-своему: яма на станции техобслуживания — овеществление ямы метафизической, грязь — грязь духа. И была эта яма последним из ниспосланных ему испытаний, и выдержал он, и дорога ему теперь — к откровению его кармы. А гуру меж тем возвещает:
— Помните, говорил я, что есть у нас родина пространственная и родина временная? Возврат туда страшен, и все же... И все же, о граф, вам назначено: вы узрите вашу родину, во-сем-над-ца-тый век. Да, узрите! — И падает навзничь Иванов-Вонави: ослабел.
Ослабеешь, конечно: шестую неделю не евши, чай зеленый, и только. Один чай, свежезаваренный, но уже подостуженный, тепленький. И так — тридцать восьмые сутки!
Да-а, ослабнешь тут, зато силы духовные множатся, и космическая подпитка все время идет в организм, в материальное тело.
А скоро 30 сентября, именины жены, верной сподвижницы Веры Ивановны; и тогда затяжному посту, голоданию, будет положен конец.
— Жду вас, жду! — И радушно поднялся навстречу мне. Назвался: — Владимир Петрович Смо-ле-вич. Жду, садитесь, пожалуйста. Садитесь, курите. Впрочем же, не мне вам что бы то ни было предлагать, вы тут, как я слышал, уже свой человек.— Достал свеженькую пачку сигарет, рабоче-крестьянских, «Дымок»; надорвал, пододвинул ко мне. Помолчали.— Удивлены?
