— Более того,— стараясь быть поспокойнее, выдавил я из себя,— взволнован.
— Понимаю вас. Есть от чего быть взволнованным. Но начнем с того, что в любом решении вы будете сво-бод-ны. В любом, хоть бы вы и на... На три буквы меня послали после нашего разговора. А я вынужден буду немного темнить, всего сказать вам я сейчас еще не могу. В одном буду откровенен: предложу вам сотрудничество. Знаю, что сама идея сотрудничества с нами безнадежно осквернена: но история движется, и...
Густеющим вечером ясного московского сентября все там же, в просторной конторе ГУОХПАМОНа, пустующей по случаю позднего часа, я прослушал целую лекцию: геополитика, социальная психология, национальный вопрос, все тут одно другое пронизывало.
Владимир Петрович пошел с козырного туза: существует огромное, совершенно новое историческое образование, занимающее место рухнувшей Российской империи. Очень-очень условно, уступая памяти прошлого, эту новую общность наций, народностей и племен можно также именовать империей, хотя ряда признаков классических мировых империй эта странная общность никоим образом не имеет. Общность эта едина и неделима. Развалить ее, вероятно, нетрудно: центробежные силы действуют во всем мире, на всех уровнях жизни. Распадаются государства, семьи. Наша вселенная, и та, говорят, разлетается; но мы не догадались бы, не увидели бы, что она разлетается, если бы сама идея центробежности не царила в умах: в природе человек видит то, что продолжает его самого, что заложено в нем. Но если человек подчинится идее центробежности, пассивно отдастся ей — гибель.
— Я,— говорил Владимир Петрович,— не раз себя спрашивал: а что, если?.. Если кто-то когда-то зазевается, и получит свободу, скажем, крошка Эстония? Мы же понимаем прекрасно: эстонцы все как один проголосуют за отделение. И коммунисты проголосуют. На собраниях по инерции будут разные словеса говорить о единстве братских народов, а при тайном голосовании 99,9 процента за отделение выскажутся. Дальше что?
Говорил он и о диссидентах.
— Я, офицер страшной армии, которой детишек пугали бы, если бы не боялись пугать, понимаю свою ответственность. Истории не будет дела до того, что я-то служил в 33-м отделе, а людей изводил какой-то другой отдел.
Он волновался; он пил воду из захватанного приятелями Динары, монтажниками и малярами, графина. Он два раза глотал таблетки: беленькую, потом голубую. Голос его срывался, слова вылетали отрывисто, как-то даже разрозненно:
