Да, хотелось чувствовать себя защищенным. Получил ли защиту? Вроде бы, легче стало, хотя все еще прорываются в мой мир обступившие меня глупые лярвы, лезут в сны; но уверенность в себе они, кажется, потеряли. Они мечутся. Суетятся. Разменялись они на анонимные писульки, которые Люде подбрасывают; а недавно они снова в квартиренку мою залезли, утащили два номера журнала «Москва» с «Мастером и Маргаритой» Булгакова, облигации, коробочку с копеечными монетами. Мелковато! Значит, все-таки их сонм дезорганизован, и защиту я обретаю. А ее-то я и искал.
И еще я искал утоления любопытства. Мне хотелось проникнуть в КГБ изнутри — так, как никогда не сможет проникнуть в него простой обыватель, рысцой пробегающий мимо гигантского дома в Москве, на Лубянке. Не важно даже, на какую глубину я проник туда; важно, что я все же туда про-ник.
Итак, любопытство, Любопытство мое насыщается, и не в каких бы то ни было фактах пикантных тут дело. Я увидел реализацию принципа, только лишь намечающегося: союз тоталитаризма с оккультизмом, бюрократизма и магии. Бюрократу всегда недоставало опоры в бюрократической власти. В XX столетии политика и магия вернули себе утраченное единство. В тридцатые годы в Германии оно осуществлялось еще примитивно, кустарно. Приблизительно с начала двадцатых годов к тому же шло и у нас. Война со всеми ее разрушениями, термоядерное оружие или террор — отвлекающие маневры. Вонави прав в одном: началась парапсихическая война. Вернее же так: она шла давно, с библейских времен, но к середине XX столетия она выявила себя, ее стали вести едва ль не в открытую.
Смолевич подчеркнуто деликатен, но 6н поторапливает...
О, неужели я соглашусь? И не посоветуещься ни с кем, запрещено мне советоваться: тут утечки информации быть не должно никак. Самому все надо решить.
Но я забегаю вперед; хронограмма моя опережает события. Возвращусь-ка к началу, к занятиям в нашей УГОН: пока Боря Гундосов, как вскорости выяснилось, покорял не подвластное человеку время, я спускался в тоннели центра Москвы, аккуратно приходил на уроки.
А Леонов уже тут как тут:
— Семинар у нас нынче будет необыкновенный, товарищи! Пройдем в демонстрационный зал, туда, где Лукичи... гм, да... В общем, где Лукичи перед вами... вибрировали. Но сегодня не Лукичи, а скорее наоборот. Может, страшно покажется, но вы же храбрые, да и меры безопасности приняты все. Как, Ляжкина, приняты меры?
Леонов и Лидия Ляжкина после памятного случая подружились: пастырь наш оказался не лишенным одаренности педагогом; началось с того, что, разговаривая с девочкой, он стал от души, обаятельно улыбаться. Потом начал поручать ей какую-нибудь работу, для которой требовалось его особенное доверие: никому не доверяет, а девочке доверяет. А много ли надо девочке? Она, кажется, начала привязываться к суровому шефу, во всяком случае, она смотрела на него прозрачными, ласковыми и почему-то умоляющими глазами: так смотрят на мужчину, которого умоляют не уходить из семьи. И одна из дам-кариатид уже произнесла однажды с чисто женской многозначительностью: «А Лидочка Ляжкина к нашему лидеру неровно дышит, заметили?»
