Скульптурную группу подняли на положенные 82 см, потом опустили: площадка пьедестала оказалась вровень, заподлицо с бетонным полом демонстрационного зала. Мы подошли, поглядели. Лианозян близорукая, а очков не носит: то ли стесняется, то ли боится привыкнуть. Рассматриваем копию хлебогорского монумента. Лианозян подошла вплотную к калеке-крестьянину, а свою сумочку на длинном ремне машинально повесила на руку Лукича. Крестьянину она погладила плечо, коснулась алебастровой культи, прошептала: «Бедняжечка!» А в это время: «Лианозян!» Обернулась — Леонов аж малинов от гнева, заходится, просто-таки брызжет яростью, заикается: «Лиа... но... зззян, это с-с-самое... сумка... с-с- снимите!» Ох, и правда, нехорошо получилось: что Ленин ей, хахаль какой-нибудь, что ли, чтоб сумку за ней носить? Бросилась наша актрисочка к сумке, а иначе трудно сказать, во что бы ей непочтительность обошлась.
Демонстрационные залы нашей школы огромны. Полагаю, что они тянутся один за другим, анфиладой вдоль всей Мясницкой, составляя часть теперь уже более или менее полно описанной подземной, потаенной Москвы. За залами располагаются склады, подземные конюшни, помещения для геральдических львов, ибо мраморных и алебастровых зверюг, сидящих у парадных подъездов старинных особняков, иной раз тоже, оказываются, лабают; и играют, стилизуют их живые, настоящие львы, дрессированные, напичканные транквилизаторами и отвердителями. А коль есть конюшни, львятник и даже, как мне рассказывали, курятник, есть и соответствующая обслуга: конюхи, птичницы, дрессировщики и огромный штат ветеринаров опять же. В общем, за дальними воротами нашего демонстрационного зала расположено какое-то подземное царство.
Сие царство преподносит начальству сюрпризы — один за другим. Оно и понятно: от ретивых коней, от львов да от глупых кур, как ни старайся, все же не добьешься того послушания, к которому год за годом приучали людей, одних терроризируя, шантажируя, обещая другим утоление терзающего их любопытства, льстя третьим и всех награждая дефицитными лакомствами, модной одеждой и, конечно, командировками за границу для выполнения там довольно деликатных заданий, вплоть до...
Впрочем, помолчать бы надо. По-мол-чать, потому что и без того приоткрыл я немало секретов...
Помолчать бы да о душе подумать...
Вот-вот, буквально на днях я должен принять решение, ответить, согласен я или нет.
Смолевич клянется, что за мною остается право не согласиться: 33-й отдел, да что там отдел, все управление сотрудничеством со мною довольно, сам начальник управления, генерал-лейтенант, изумлен, количеством и качеством ПЭ, которую я добываю. Башли я стал огребать такие, которые прежде мне и во сне не снились, а лабаю я уже совершенно свободно: начал я с драматурга Островского, а потом я и Карлушу лабал, и Облако в штанах, Маяковского. И Буревестника, Горького. Насыщается и любопытство мое: я и жизнь обывателя вижу в таких ракурсах и аспектах, в которых, не свяжи я свою судьбу с 33-м отделом, я сроду бы ее не увидел; я в тайны государственного механизма проник, вплотную к ним прикоснувшись. Но меня — меня осенило теперь! — заманивали все дальше...
