Между девушками и их командиром быстро устанавливаются взаимопонимание и симпатия. Теперь они будут подчиняться ей, как раньше подчинялись Марине Расковой.
Когда Ирина говорит об отношениях между «ведьмами» и мужчинами, речь ее становится жестче. Прошло семьдесят пять лет с того дня, как они оказались в Энгельсе, но она никак не может забыть враждебность мужчин, она не считает это чем-то второстепенным в череде тех трудностей, с которыми им пришлось столкнуться в начале своего пути. Она снова и снова рассказывает о гордом ответе Марины Расковой начальнику гарнизона. Меня это удивляет. Я разговариваю с Героем Советского Союза, живым символом борьбы с фашизмом, и вдруг слышу от нее слова, которые отсылают меня к радикальному феминизму семидесятых годов. Ведь ее полк осуществил то (возможно, Ирина об этом не догадывается), на тему чего другие женщины будут теоретизировать и на что окажутся способны лишь сорок лет спустя, причем в гораздо менее трагичной ситуации: обособление от мужчин с целью найти самих себя. И чтобы лучше противостоять миру, который казался им враждебным.
Я уверена, что многие, прочитав эти слова, скажут, что я преувеличиваю. «Феминистки? В Советском Союзе? При Сталине? Ты ничего не перепутала? Наша культура – не то же, что ваша. Тогда шла война, до феминизма никому не было дела» – вот что мне скажут.
Ирина прерывает мои мысли. «Не выпить ли нам чайку?» – предлагает она.
Когда мы идем на кухню, манера речи Ирины обычно меняется. Пока мы сидим в ее комнате, она говорит, следуя установленному ею заранее порядку, и никогда не сбивается. А на кухне она предается воспоминаниям, которые спонтанно приходят ей в голову. Сидя на стуле между холодильником и столом, она предоставляет мне и Элеоноре возможность заняться чаем, а сама продолжает говорить. В эти минуты ее воспоминания порой делают неожиданные повороты, поэтому мне так нравятся наши чайные антракты. Однако сегодня мне хотелось бы продолжить разговор о периоде обособления, мне хочется узнать детали, чтобы ответить тем, кто мог бы поставить под сомнение опыт феминизма «ночных ведьм». Меня поразила та давняя злость Ирины, которую она испытывала в отношении мужчин в Энгельсе.
На кухне под чай с печеньем и шоколадом мы разговариваем о ее сыновьях: один – психолог, второй – физик. Оба уже нашли себя, состоялись в выбранных профессиях, и вдруг Ирина, как бы перехватив мои мысли, снова возвращается к тем первым месяцам в Энгельсе. «Однажды группа наших девушек встретила своих бывших однокурсников – студентов матмеха. Поддавшись порыву, они подбежали к ним, чтобы поздороваться и поболтать. Остальные девушки рассердились и сказали, что они нас позорят. Те заплакали и торжественно обещали подругам больше не разговаривать с мужчинами. Вот какие мы были: непримиримые и решительные».
