Как открыть что-то важное о себе, если и малозначительные вещи тонут в сумраке непонимания? Как отыскать силы, чтобы однажды утром посмотреть на себя в зеркало и задать вопрос — кто я? Неудавшаяся сказочница? Успешный копирайтер, пусть тошнит и от слова этого, и от дела? Непонятый гений, пока еще не распознавший, в чем собственно его гениальность? Или уютная посредственность, быть которой отчего-то стало стыдно. Мир, где жить просто хорошим человеком — мало, как мало просто хорошо делать свое простое и хорошее дело, построили несчастные дети с синдромом отличника. Стены их тюрем выстроили отцы, ругающие за тройки, и матери, задающие извечный вопрос: а почему четверка, почему не пять? Вот сын Шевцовых небось пятерку принес!
И пусть сын Шевцовых вылетел с третьего курса за пьяное нападение и попытку изнасилования, в голове выросшего ребенка намертво засела виновная истина — если дело выходит посредственно хорошо, то это плохо, плохо, очень плохо, иди и умри в углу, все равно десерт не получишь, десерт ты не заслужил. Без сладкого у нас сохраняются здоровые зубы и изрешеченная язвами ненависти к себе душа.
— Я падаю в траву, я прорастаю, я — это перламутровых лесов. — Голос доносился со стороны Нескучного Сада. — Я — край, я — тот, кто исходил по краю тропу с начала до конца веков.
Лера застыла на половине шага. Где-то там, спрятанные деревьями от шумной толпы, звучали стихи. Странные и, наверное, плохие стихи, которые пробрали Леру от макушки до пят. Она медленно опустилась на край лавочки. Пара, сидящая на другом ее конце, посмотрела на Леру неодобрительно, но было плевать. Лера слушала.
— Я — тихий полдень августа, я — вечер, хрустальный звон морозного утра. Я стар, я очень стар, я юн и светел. — Понять, кто читает строки, не выходило, голос искажал хрип микрофона, слишком уж далеко находился источник слов, делающих Лере сразу и больно, и хорошо, и холодно, и жарко. — Я — дева и дракон, я точно та, которой по плечу и дважды в реку, и соленою глыбою во брод. Я — все, что нужно в смерти человеку…
Лера почувствовала, как медленно стекает по спине холодный пот. Она не могла разобрать — красиво ли услышанное ею, но мысль, что кто-то считал себя и малой частицей чего-то большого, и этим самым большим, в один момент пугала и завораживала. Невидимый голос читал стихи ночному парку, хрипел микрофоном, отдавая себя на суд, будто страха в этом мире вовсе не было. Не было постоянной угрозы быть непонятым. Вообще ничего не было, кроме него самого.
