— Сиди.
А хата все падала и падала… Казалось, этой медленной агонии не будет конца… Но стоило Генке на секунду прикрыть глаза, как рев бульдозера стих. Генка открыл глаза и вздрогнул: посреди груды бревен простирала в небо руку-трубу уцелевшая печь, бурая пылевая туча металась из стороны в сторону, разбрызгивая сажу и осколки штукатурки.
Бульдозер, зачихав, взревел и попятился.
Когда осела пыль, водитель вновь запустил мотор. Бульдозер лениво стал спихивать разрушенную постройку в яму, а потом, так же привычно-равнодушно, засыпать ее землей.
Вновь стих рев мотора. Бульдозерист грузно спрыгнул на землю и воткнул в свежий холм жестяной знак.
— Все верно, — сказал дед, поднимаясь. — Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Афет власть имеет, а смерть всем владеет.
Исповедь плохого человека
Я человек плохой. Признаю и признаюсь… Нет, я не убью, не украду, не обругаю. Человек все же. И это нормально. Обыкновенно. Я по сути плох. Оттого и терплю все. И все стерплю, лишь бы не раздавили. С одного боку поглядеть: ни у кого нет права на мою жизнь. А с другого поглядеть: у меня самого меньше всего таких прав… От всего и всех завишу: от погоды, от звезд, от луны, от начальников, замов, бухгалтера, нормировщицы. Все на земле со всем связано. Чем — не знаю. И нельзя эту связь рвать насильственно. Вот отсюда и философия моя темная: раз родился на свет, плохой или хороший, должен положенное прожить. А как жизнь складывается — это уже другой вопрос…
После аварии такая поговорка возродилась: кому — война, кому — мать родна. По всяким причинам… Я себя тоже к тем отношу, для кого мать. В большей мере мать. Для меня лично. Не аварии я рад, а нескольким квадратным метрам под крышей. Месту рад в доме человеческом. А сердце у меня не из бетона, хоть и кидал бетон полжизни. Жалко людей. И птиц, и рыб. И зверя в лесу. И дерево на земле. И саму землю.
Вот я почти до пятидесяти дожил. И никогда до аварии не имел ни кола, ни двора. Даже имя у меня подходящее: Ни-кола-й.
Рос в семье, где семеро по лавкам.
Кто-то где-то музыке учился. С писателями запросто толковал. В театры хаживал. На юге отдыхал. А то и за бугор подавался для расширения кругозора. А моя дорога была от лопуха до лопуха. В латаных штанах. И с кличкой вместо имени.
Конечно, в школе и я учился. Только учителя мои и сами неученые были. Дальше книжки — не видели, больше — не знали. Не обо мне была их забота — о хлебе насущном. Книжки школьные я все перечитал. В них про все говорится и как бы ни о чем. Все в них врозь: народы и цари, войны и люди, земля и небо. Вещи, явления, люди — врозь. И получается рознь… Жизни не получается. Смысла ее не видно. Словно не про нас сказ.
