— А мы правду напишем: уехали к Тимофеичу в Мироновку на три дня. Они его знают. А на обратном пути мы и завернем к моему другу на часок-другой, он будет рад.
— На денек-другой.
— Как получится, Генка, как получится…
Они поспели вовремя… Рядом с дедовой хатой уже был вырыт котлован — огромная, наспех сработанная яма с неровными краями.
— Персональная могила — и на том спасибо, — крякнул дед.
Они сидели неподалеку, в зарослях кустарника, измученные дорогой и переживаниями. Руки деда скребли уже промерзшую землю. Сдерживаемое дыхание казалось еще тяжелей.
По дороге, тарахтя и пофыркивая, полз бульдозер.
— Вот и могильщик хат, — сказал старик, не отрывая глаз от машины. — Трудная у него работенка…
Бульдозерист, небритый, заросший трехдневной щетиной, казался угрюмым. Генка, глянув на деда, порадовался в душе: «Хорошо, что не ухарь, не весельчак… этот бульдозерист».
Бульдозер подъехал к хате. Остановился. Словно прислушиваясь, — даже стук мотора стал мягче, — нос уперся в фундамент. Он дрожал от натуги всем корпусом, но старая дедова хата стояла. Только жалобно-испуганно отзывались стекла.
— Я же говорил: крепки корни, — с гордостью взглянул старик на внука. — В землю вросла не фундаментом, а корнями.
Генке хотелось плакать. Нет, не столько дедову хату, сколько его самого было жаль юноше. Может быть, впервые понял он деда с его вечными, казавшимися смешными, разговорами о корнях. Из этой земли, в этой хате выросла и дедова душа — гордая, щедрая, милосердная и чуткая. Защищая от врага свою малую родину, защищал дед и свою душу. Он и сейчас спасает ее, а может быть, заодно и душу внука.
В эти трагические минуты прощания старик казался беспомощным. Но не обида дрожала на его сморщенных щеках, а великая скорбь. Как и подобает при прощании с близкими… Дед сострадал хате, как может сострадать только человек, проживший долгую и трудную жизнь мудрецом и простаком. Человек, для которого огромный дом, именуемый отечеством, не на словах, а на деле начинался с этой отеческой хаты. И было в этом немом сострадании больше патриотизма, чем даже в мудрых дедовых словах, сказанных накануне.
Бульдозер, словно осознав свою несостоятельность перед тайной глубинной связи старой хаты и земли, задрал нос повыше и ткнулся в стену. Обветшалые бревна затрещали — или это крякнула от внезапной боли дедова душа?
Отъехав на несколько метров назад, бульдозер с воинственно поднятым носом вновь ринулся вперед — на штурм, на таран. Удар был сильным, но глухим. Хата, затрещав по швам, стала медленно клониться на бок. Дед отвернулся. Его плечи вздрагивали. Генка давился слезами. Ему хотелось вскочить, броситься под нож бульдозера, прикрывая собой хату. Но старик, словно угадав мысли внука, глухо обронил:
