— Вот в Польше, это правда, остался у деда тайник. Ну так это ж далеко, в чужой земле, — Анна Петровна вздохнула, будто бы в знак сочувствия внуку. — Вот подрастешь, дознаешься.
Федя прижался к плечу старушки.
— Ба, все равно расскажи. Пожалуйста… Мне вполне можно доверить самую-самую страшную тайну. Могила!
— Какая там тайна! — устало улыбнулась Анна Петровна. — Давно это было, внучек…
* * *
Деда своего Федя знал лишь по воспоминаниям бабушки да единственной в семье пожелтевшей от времени фотографии. На ней в рост изображена только что повенчавшаяся пара. Низенькая, с широко расставленными большими глазами девушка доверчиво прижалась к парню в косоворотке, которая, казалось, вот-вот лопнет на его широкой груди. Хотя для обоих был радостный день, молодые супруги не улыбались. Словно знали, какая суровая судьба ожидает их в будущем.
А сегодня из рассказа бабушки, как бы выплывая из далекой дымки, перед Федей вырисовывался совсем другой образ деда — молодого командира Красной Армии. Чуть выше среднего роста, широкоплечий, он сменил рубаху-косоворотку на кожаную куртку, крест-накрест перехваченную тугими ремнями. Густые рыжие кудри — «как у тебя, внучек!» — едва прикрывала буденовка. Дед служил в Первой Конной, у самого Семена Михайловича Буденного. Когда закончилась гражданская война, когда разбили белогвардейские армии и прогнали с советской земли разных интервентов, он мечтал вернуться на свой завод и строить мирную жизнь, растить сынишку Ромку. Но не суждено было вернуться Игнату Никитичу. На Украину напали легионы панской Польши.
На врага была двинута Первая Конная армия товарища Буденного…
— Зимой в 1921 году получила я весточку об Игнате Никитиче — письмо от раненого его друга, — тихо, с раздумьем говорила бабушка. — Оставила я Романа на попечение соседей, ему уже шестой годок шел, — и на Киевский вокзал, да в путь…
Ох, Федюша, и трудно же я добиралась! Ехала в теплушке, так тогда товарные вагоны называли. А билетом и пропуском мне служило письмо из лазарета, что тот боец написал.
Приехала я в Проскуров, нашла лазарет. А друг-то Игната уже скончался от ран. Добрые люди показали мне холмик на кладбище, на холмике — красный столб. Долго стояла я около могилы без слез, вот как сейчас. И чувствую, кто-то берет у меня из рук узелок с вещичками, усаживает. Гляжу — солдат какой-то, пожилой… И говорит мне, что он тоже из Москвы, только с Цинделевской мануфактуры. Воюет с бандами Махно. В тот день он хоронил своих товарищей. «Много погибло хороших людей от буржуев!» — закончил он. Тогда я поведала свое горе, письмо показала. «Сынок-то жив?» — спрашивает. «Жив, — отвечаю, — да как же без отца-то теперь?» «А Советская власть на что? Наша власть, народная, без помощи тебя не оставит!»
