Талызин усмехнулся:
— Дадите. Бросила вас дамочка.
Володя привстал:
— Н-не… не называйте ее так!
— А собственно, почему? — приподнял бровь комиссар. По его кивку Венедикт бросил арестованному на колени папку с делом Ариши, раскрытую на свидетельстве о браке. И со щелчком отомкнул на нем кандалы. Впрочем, не пряча далеко.
Володя, опустив голову, вчитался в витиеватый и убористый почерк искоростеньского писца.
— Мона Адашева в браке?
— Только не пойте, что это вынужденный шаг беглянки.
— Я не пою… то есть…
— Вам она другое наплела, — поджал губы Венедикт.
— Я собирался с ней повенчаться. Это… это неправда! — Верес стряхнул папку с колен, как ядовитое насекомое. Бумаги разлетелись. Талызин сложил их на место и убрал папку подальше. — Это…
— Фальшивка «крысятника», чтобы сбить вас с толку и опорочить честное имя честной девушки? Ну, договаривайте же! — Даль почувствовал озноб, но встать и подойти к разжаренной печке не рискнул из-за головокружения.
— Да…
— Вот больше нам делать нечего, чтобы готовить для вас фальшивки, — сморщил нос Венедикт. — Это девица наплела вам с три короба, а вы уши развесили. И оказались в соучастниках государственного заговора, между прочим.
Володя перевел взгляд с него на Даля:
— Вам плохо!
— Обойдусь. Держите при себе ваше сочувствие.
Володя покраснел.
— Чего вам не хватало, господин Верес? — комиссар глубоко вздохнул. — Пенсия, возможность блестящей карьеры. Для того ли ваша матушка хлопотала, писала на высочайшее имя? Чтобы, получив все, вы предали благодетельницу?
Верес вскочил, нелепо взмахнув руками.
— Я никого не предавал! Это какая-то чудовищная ошибка!
— Никакой. И не кричите так. Сядьте!
Даль поморщился.
— Талызин, выдайте ему перо и бумагу. Пусть опишет все, что у нее было с этой, Адашевой. И как можно подробнее. С кем она сношения имела, где, о чем говорили. Подписку о неразглашении возьми.
— А потом?
— Дай ему записку для академии. И пусть идет. Судить за глупость у нас закона нет. Да и мать его с сестрой жалко.
Махнул пятерней, словно отстраняясь, лег и оборотился к стене.
И проснулся, казалось бы, почти сразу, от воя двигателя и скрипа гравия на подъездной дороге. Громко взревел клаксон. Гравий застучал в стены, когда машина развернулась, и двигатель заглох. На крыльце послышались шаги, двери скрипнули. И Даль, помятый со сна, едва спустил на половичок у кровати босые ноги, как вошла государыня. За ней шли горничная с баулом и канцлер. Комиссар подумал, что не видел его с той ночи, как канцлер влетел в гостиницу сообщить о приезде моны Адашевой. За это время, казалось, минула тысяча лет. Но Роганский все так же недовольно щурился и поджимал узкие губы — жалел, должно быть, что Даль не погиб.
