Осмеянный атаман потерял самообладание.
— Я прикажу — и будете прудить! — крикнул он, и его серьга из царского пятиалтынного часто закачалась.
— Не прикажешь! — поднимая голову, громко ответил Матвей.
— А вот прикажу!
Молчание.
— Атаман имеет право приказать, — коротко пояснил Степан, расправляя бороду.
— Не имеет! — гаркнул Ковалев.
— Приказывай жене, когда надо, а на обществе всех выслушай…
— Пруди сам, атаман, со Степаном и Аполлоном! — крикнул Андрей Зыков.
— Все будете прудить! — взмахнул кулаком и стараясь перекричать непокорных, бросил в толпу атаман.
— Не будем!
— Жене укажи на застежки, а не нам!
Крик возрастал. Брань, сквернословие наполнили горницу. Атаман, стуча по столу кулаком, грозил составить протокол, но и это не действовало. Наконец он прибегнул к последнему средству. Подняв над головой кулак, он крикнул:
— Тише! — и угрожающе указал на царские портреты, висевшие на стенах. — Не видите, кто там? Ослепли? Царские лики вас слушают. Под суд отдам за оскорбление их императорских величеств.
Да, атаману удалось найти способ укротить людей. Взглянув на портреты царей, Матвей, нарушив тишину, длившуюся несколько секунд, умиротворенно посоветовал:
— Придется во двор выйти.
— На дворе просторней!
— Выноси стол!
— На двор, а то в горнице царские лики мешают высказаться! — крикнул Федор Ковалев.
Дружный гогот огласил горницу.
Пока выносили стол, скамьи и табуретки, старики, выйдя из горницы, разбрелись по двору. Аполлон и Степан, захватив с собой Матвея Кондратьевича, чернобородого старика Обнизова и седоусого казака Мирона Орлова, пошли за ворота.
Удалившись на середину пыльной широкой улицы, они остановились. Аполлон, оказавшись в середине этой маленькой кучки, схватил Матвея за пуговицу пиджака и нравоучительно зашептал:
— Знытца, понять не могу, чего ты ревешь, как зверь? «Не надо, не надо!» Знытца, бестолочь ты — и все. Надо тебе земли в Зыкове — возьми у меня по своей цене. Возьми десяток десятин, а Обнизову и Мирону Орлову Степан уступит по пяти десятин… Знытца, поставим рабочих посылать с души, а не с рогатой скотиняки… И выйдет, что не горела и не болела, а померла. Вы же ревете с дурна ума…
Матвей молчал.
Вмешался дед Степан. Разглаживая пшеничной желтизны бороду и важно покашливая, он сказал:
— Тугодумы, вот и ревут.
Матвей обиделся, но не очень.
— Что давно об этом не сказали?..
— Может, и ругни не было бы, — заметил Мирон Орлов.
Из-за стола, поставленного среди двора, на зеленом гусятнике, атаман звал стариков:
