Никогда не мог я без волнения стоять на обработанном людской рукой и вытертом от употребления камне существовавших прежде городов и зданий. От этого обрушившегося теплого камня бывших построек под солнцем, что осталось тем же самым, в моей душе неизменно возникало волнующее видение жизни ушедших людей и поколений, их нужд, страстей, верований и заблуждений, столкновений, влечения и отталкивания, вечного колыхания человеческого моря на твердой и непреходящей земле.
Переливы послеполуденного жара на этом камне, который, прежде чем стать развалиной, жил под руками людей, служа им, на поросли, которую этот камень раздвигает своей тихой, но могучей силой, для меня не просто обнаженная и безмолвная игра стихии, но говор жизни и картина того, что существует сейчас и что будет существовать в великой, и переменчивой, и вечно одинаковой драме человеческого бытия.
Смоковница в трещине крепостной стены.
На этом месте лет двадцать назад ребятишки, искупавшись в Неретве, расположились на отдых, лакомясь зрелым, мягким и сладким инжиром. В летнем озорстве целились они друг в дружку остатками обкусанных плодов. Крохотный кусочек смоквы попал тогда в трещину крепостной стены. Через год здесь выглянуло растение. Словно бы недоношенный стебелек долго колебался на границе между бытием и исчезновением. Ком земли в расселине, редкие дожди и слабая роса сделали свое дело, и росток уцелел. Выросла смоква-калека. Низкая, кривая, словно плющ, прижавшаяся к стене. И в соответствии с законом, имеющим силу для всякой смоквы и для всего живого, она стала приносить мелкие, редкие, опаленные плоды, никогда не вызревающие до конца. И вот сейчас на верхушке ее я вижу эти плоды, и они, как и всякий плод на свете, ожидают начала медовой осени. Смоковница рожает и будет рожать по тем же законам, по которым плодоносят буйные и обильные смоковницы на хорошей земле и в надлежащем месте. Я прохожу мимо, растроганный, и отмечаю ее существование, остерегаясь, как бы не оскорбить ее поверхностным сравнением, суетной метафорой.
Из-за крутого откоса скалы, из-за ее четкой хмурой линии, очерченной высоко на небе, высыпалась стая галок, словно пригоршня черных легких семечек, брошенных невидимой рукой. Здесь как будто даже птицы не знают спокойного полета птичьих стай. Безмолвно и мягко ссыпались хмурые птицы на башню, окропили ее бреши и украсили, словно траурным убранством, черным флером крохотные бойницы. И дополнили пейзаж.
