Яблоневый сад | страница 119

И свою жизнь переосмыслишь, будто перекатаешь её вместе с булыжниками:

Это – вечное, это каждый из нас может спросить себя, но, конечно же, не каждый столь ярко может выразить, дерзновенно пройдясь по кромке глубокого парадокса-ямы. А в юности Владимир Скиф мог так воскликнуть, как, возможно, Маяковский:

И – жить охота, с хрустом и треском.

Но молодой поэтической натуре и не вызреть в изначальной своей сущности-даре, если растерять веру в людей, в добродетель, в высшую, если хотите, справедливость. Юный Владимир не сдался, не свильнул с выбранного пути – вызрел, пройдя через свои ад и рай самотворения, которое он, уже будучи Владимиром Скифом, обозначил в своей последней (конечно, конечно же, крайней!) книге как скифотворение (удачно, что в этом слове расширительный смысл: рассуждая и дознаваясь, можно столько всего охватить!), а потому и стихи, хотя и написанные давно, – какой-то новой симфоничности, нагущённые, как смола, свежими силами:

Но что бы ни было – Владимир Скиф безнадежный жизнелюбец. Он трогателен в любовной лирике: в молодых летах мог, как ребёнок, попросить – позови ладони мои. Или в классическом, а потому несколько театральном духе воскликнуть:

Или же, как коршун, налететь на читателя с неким окончательным и бесповоротным итогом-выводом, будто уже целую, целую жизнь отмахал:

Но поэт если не философ, то это не совсем поэт или даже совсем не поэт. А потому в спокойно-мерном тоне до нас доносится:

И возможно, в который раз – ремонт души начну с рассветом. А дальше – снова, снова она – любовь. И с верой. И с надеждой. И – с поступком:

Поэт-философ неизменно большой шутник, а то и ёра. Даже про любовь – с издёвочкой:

Но и любовь может ответить, при этом не забыв о каждом знаке препинания: