– Мы не немцы, – сказал Гуго. – Мы австрийцы.
– А-а-а, – сказал Бенедикт, потом понизил голос: – Которые были осужденными каторжниками?
– Нет, конечно, – ответила Кэролайн.
Они смотрели на него секунду-другую, наконец Мирна сообразила:
– Не австралийцы. Австрийцы. Как семья фон Трапп[27]. – Это имя, судя по его лицу, ни о чем ему не сказало, и она добавила: – «Звуки музыки»? «Горы живут»? Арман, помогите мне.
– О, я думаю, вы вполне справляетесь.
Слева от него зазвучал тонкий голос, поющий «Эдельвейс, Эдельвейс…»[28], и смолк.
Они посмотрели на Гуго, а он опустил голову, явно изучая свои руки.
– Маман пела нам это, – объяснил Энтони. – Мы, наверное, сто раз смотрели этот фильм.
Арман тоже видел этот фильм с детьми. Он и сосчитать не мог – сколько раз. Теперь Гамаш уже смотрел его с внуками. И он пел им эту навязчивую песню перед сном.
«Эдельвейс». Их тяжелые веки смыкались. «Эдельвейс».
– Мы можем продолжить? – спросил Люсьен.
Он раздал копии завещания Берты Баумгартнер ее детям, а душеприказчики достали собственные экземпляры.
– Пожалуйста, перейдите к пятнадцатой странице, – сказал Люсьен. – Я подчеркну главное. Она оставляет каждому из своих детей по пять миллионов долларов, а также дома в Женеве и Вене. Ее титул переходит к старшему сыну, – сказал Люсьен серьезным голосом, словно титул существовал на самом деле. Он посмотрел на Энтони. – Вам.
– Merci, – сказал сын.
Это могло бы прозвучать саркастически, но прозвучало печально. И не только он испытывал это чувство. Арман посмотрел на остальных. Их печаль была ощутима.
Баронесса, вероятно, оторвалась от этого мира. Возможно, даже была ожесточена. Но она любила своих детей, а они любили ее.
Люсьен прочел все завещание, а закончив, обвел их взглядом:
– Есть вопросы?
Бенедикт поднял руку.
– От семьи, – сказал Люсьен.
– И как это действует? – спросила Кэролайн. – Если иметь в виду, что ничего из прочитанного не существует?
– А как насчет того, что существует? – спросил Энтони. – У нее были какие-то небольшие вложения, немного в банке. Дом? Мы не стали его продавать, пока она жила. Из уважения. Она до конца надеялась, что вернется.
– Я рад, что вы упомянули дом, – сказал Гамаш. – Мы были там вчера. Он в ужасном состоянии, вероятно, его следует снести.
– Нет, – сказал Гуго. – Уверен, его можно спасти.
Арман отрицательно покачал головой:
– Слишком опасно. Особенно под грузом снега. Боюсь, мне придется вызвать комиссию, чтобы его обследовали и, возможно, приговорили.
