– Да что там делать? Один политический петербуржец со мной отбывал срок, хорошо знал Фонтанку. Он говорил, что наш родовой особняк занят под типографию – не то «Знамя коммунизма», не то «Светоч коммунизма», пес его знает, уже запамятовал…
Стогову вдруг стало жалко деда, хоть он и был контрой, которую в школе, книгах и кино учили ненавидеть. Близко общаться с людьми из далекого царского прошлого, не скрывающими своего аристократического происхождения, Виктору не приходилось. Конечно, такие были в Ленинграде. Добрая половина старых учителей его 99-й образцовой школы были, как их называли, «осколками царской империи». Это были учителя дореволюционных гимназий, кадетских корпусов, очень грамотные, говорившие на нескольких языках, лояльные к советской власти.
Стогов собирался задать деду еще много вопросов о дореволюционной офицерской жизни. В книгах, которые читал Витька, офицеры выглядели пьяницами и дуэлянтами. Но пришла Александра Гавриловна звать ребят на ужин и прервала, возможно, первую в жизни Кибитки исповедь. Он заругался на нее, мгновенно приняв свой прежний облик – несносного старика с крутым, неуживчивым нравом.
Баня, а главное, печь, выдержали испытание, и Козлиха, теперь работавшая в детском доме, рано утром с помощью малышей вымела все щепки, вымыла пол и затопила печь. Баня заполнилась теплом и приятным запахом хвойной смолы.
Нелли Ивановна, войдя в предбанник, с умиротворением замерла, вдыхая хвойный аромат, исходящий от нагревшихся стен. Потом объявила, что до прихода председателя надо успеть помыть детей, помыться воспитательницам и старшим ребятам. Но Козлиха предупредила, что если первыми помоются женщины, то председатель в баню не войдет. Таков обычай.
Удовлетворенные баней Никитич и Кибитка сели на оставшиеся от стройки бревна, обкуривая друг друга зловонным дымом самосада. Трудно было поверить, что «царский гриб» способен без скандала спокойно разговаривать с кем-то. Распираемые любопытством, старшие ребята подсели к мужчинам в надежде услышать продолжение вчерашней задушевной беседы.
– А ты, Савелий, значит, похоронил меня, коль стал раздавать мое добро?
– Так ведь раздавать, а не продавать. Дарю-то кому? Безродным детишкам. Если потребуешь, верну тебе твой дом, а свой дом отдам им.
– Да леший с ним, с домом! Намедни директорша подходила, спрашивала, не соглашусь ли я остаться и учить печному мастерству ее обормотов. Хитрая баба! Говорит, что бесценный опыт печного дела надо передавать, а не уносить с собой. Не сказала куда, как-будто я не понимаю – куда. Я уже пробовал передать опыт воронопашинским стервятникам, так они обобрали меня подчистую. Даже крест нательный срезали во время сна. Я одного, что понахальнее, сгреб, приставил нож к его глотке и сказал, что, если сейчас же не принесут мастерок, молоток и отвес, перережу глотку. Принесли, треклятые. Правда, обещали меня прибить. Но я уже в те края не хожу. Тайга, она в Воронопашино не упирается. Ваши-то как? Не падки на чужое?
