– Что, как рашпиль? – с несвойственной ему мягкостью в голосе спросил дед.
– Нет, это руки, дающие тепло…
– Ишь ты! Прямо стихи! – Кибитка поднял натруженные ладони, медленно вращая их в отблесках пламени.
Стогов заметил, что по лицу старика пробежала легкая судорога, а в уголках глаз появилось множество мелких морщинок – так бывает, когда человек пытается удержать либо слезы, либо улыбку.
– Эти руки знали многое, чего тебе и не снилось и, не дай бог, приснится, – задумчиво произнес старик.
Стогову показалось, что дед сейчас может рассказать о своей таинственной жизни, чем-то похожей на судьбу графа Монте-Кристо из романа, прочитанного им до войны. Любопытство не давало покоя.
– Сколько вам лет? – задал он, казалось, безобидный вопрос.
– Сколько? – Печник лукаво улыбнулся. – Ровесник отмены крепостного права. Смекнул сколько?
Стогов не смекнул, потому что не знал, когда было отменено крепостное право. Он не сомневался, что ни Валерка, ни Гешка этого тоже не знают. Может быть, Эльза в своей интеллигентной семье об этом слышала, а вот в их пролетарском доме всем, что было до 1917 года, особо не интересовались, считая, что при царе не могло быть ничего хорошего. Поэтому Витька многозначительно присвистнул, давая понять ребятам, что оценил почтенный возраст старика.
– А вы раньше жили в Ленингр… то есть в Петербурге?
– Я и служил в Петербурге. Все оттуда и началось.
Дед замолчал, устремив взор на топку, словно пытался разглядеть мелькавшие в языках пламени картины собственной непутевой жизни.
Витька рисковал, настырно задавая все более каверзные вопросы:
– А что оттуда началось?
– Что началось-то? Грех и падение в преисподнюю.
– А как это вы упали в преисподнюю?
– Человека убил, – тихо, обыденно произнес печник. – Да не простого человека, а графа. Из ревности. Сам царь Александр Третий судил меня как офицера лейб-гвардии его императорского величества Преображенского полка. Его и приговор был: ссылка навечно. Лет мне тогда отроду было двадцать семь. Вот с тех пор и каторжаню. Подавал два прошения Николаю Второму. На первое царь не ответил. Второе возвратилось уже после революции с резолюцией ВЧК[14] о помиловании, но я уже воевал в банде генерала Семенова. Вместо помилования получил второй срок уже от большевиков. Сколько раз убегал, не помню, сколько раз добавляли срок, тоже не помню. Потом перестали меня ловить. А та жизнь в Петербурге часто кажется мне выдуманной сказкой…
– А вы так и не были с тех пор в Ленинграде?
