Мне кажется, отец, что именно в ту минуту, когда она жарко стискивала мне руку, у меня родилась мысль хоть что-нибудь изменить. Именно тогда я сказал себе: больше так нельзя, что-то надо менять! Отец, один старинный писатель описал историю актера, который всю жизнь изображал чувства и страсти других людей. И под конец ему захотелось самому, не на театре, а на самом деле испытать то, что он до этого лишь представлял. И выбрал он самое трудное и самое тяжкое из всего: укоры совести. Он совершил преступление и стал ждать, прислушиваясь к своим чувствам. Велико же было его изумление, когда никаких угрызений совести он не ощутил, когда он вообще ничего не ощутил! Это полная желчи, жестокая и правдивая повесть. Укоры совести отнюдь не обыденное дело, хотя причин для них у людей немало. Кому охота терзать себя, когда вокруг столько соблазнов? Не думать, забыть как можно скорей — таков был и мой принцип, отец. Только в тот день я, как в зеркале, увидел себя без щадящего света, свободным от пустого тщеславия и самообольщения… В ту минуту мне невольно вспомнились молящие письма матери, ее корявый почерк, ее синтаксис, где фразы так часто начинаются с местоимений. Я почти рад, отец, что ощущаю угрызения совести самых разнообразных видов. Ну хотя бы то, что я не люблю ни Марту, ни какую-нибудь другую женщину, что на работе я размениваюсь на мелочи, что я уже забыл, что такое, собственно, я хотел доказать…
В больничной палате нас лежало только двое, это выглядело как поблажка нам обоим: мне и тому другому. Этот другой был молодой человек, моложе меня лет на пять, не меньше, член какого-то рок-ансамбля. Он попал в автомобильную аварию, но отделался несколькими переломами ребер, за секунду до этого лишив, жизни незнакомого человека, незадачливо спасавшегося от автобуса, который мчался с противоположной стороны. Об этом событии я узнал кое-что, когда молодого человека навестили родители, чинные и благородные, с изысканными манерами и умением вести разговор, выдававшим высокую образованность. Длинноволосого парня с могучими бицепсами и ногами, не умещавшимися на больничной койке, они нежно называли Дюрко. Когда они ушли, на его тумбочке осталось такое изобилие даров, что столик буквально ломился; покосившись на все это добро, парень недовольно хмыкнул. После минутного молчания у нас начался откровенный разговор. Юраю явно хотелось довериться кому-нибудь постороннему.
— Ничего нельзя было сделать, он прямо выпрыгнул у меня перед радиатором. Хорошо еще, что я сам сравнительно легко отделался. В конце концов, такие случаи теперь не редкость. Стоит заиметь машину, и не успеешь охнуть, как ты уже попал в передрягу… так ведь?
