Ему было интересно наблюдать, как немец пьет молоко, закрыв глаза, потом вытирает рукавом губы и с наслаждением чмокает. Кто он? Рабочий? Крестьянин? Один черт — фашист.
Немец ушел, спрятав яйца в карман брюк. Окаменев от пережитого страха, Михась накинулся на Тышкевича:
— Зачем вы его дразнили? Он же с пистолетом...
— А ты подожди... у меня свое на уме... Может, такой случай больше не представится.
Михась, не поняв, о чем говорит Тышкевич, промолчал.
Минуты две они смотрели за окно, где собрались односельчане. Солдаты нацеливались фотоаппаратами, хохотали. Офицер, развернув карту на радиаторе машины, о чем-то спрашивал мальчиков. Те пожимали плечами, прятались друг за друга.
Тышкевич вздрогнул, неожиданно услышав скрип двери, и круто повернулся. В хату лез еще один солдат, рыжий, голый по пояс, с автоматом на шее.
— Яйка есть, млеко есть?
В прищуренных глазах Ивана Анисимовича блеснули и погасли веселые искорки.
— Никс, пан, вшистко забрали, — и широко развел руками.
— Этот... питух есть?
— Там, на улице... на дворе... пуф-пуф — и нет петух...
Рыжий круто повернулся, громко стукнул дверью, вышел. С плеч Михася словно гора свалилась — ну хорошо, что так обошлось...
— Иван Анисимович, пускай все забирают, только не трогайте их.
— А почему — интересно! Психологический эксперимент. Ты какой из всего этого сделал вывод? Ага, никакого. А я сделал. Польшу они как липку ободрали — факт... Вот и поверил этот рыжий, что и нас уже успели ободрать. Ну, а теперь пойдем на улицу, вблизи посмотрим на фашистов.
На них не обратили внимания. Солдаты заняты своим делом, пьют сырые яйца, борются, курят, фотографируют толпу — босоногих детей и стариков. Четверо сильных загорелых солдат с автоматами на шее стоят обнявшись и что-то показывают девушкам. Те стыдливо опускают глаза, не хотят брать какие-то карточки, "Порнография, вероятно", — подумал Тышкевич.
Он стоял в толпе, но так, что видел все. Люди словно осмелели, они говорит громко и размахивают руками, но за этой бойкостью Тышкевичу видится растерянность, смущение. И страх за завтрашний день. Женщины удивляются, что немцы на машинах, что они гладкие, чистые, что оружие у них совсем не такое, как у нас, — винтовок не видно. В голосе печаль,
"Вот в этом направлении и надо работать, — думает Тышкевич. — Мне понятно, почему они на машинах и толстые, а теткам невдомек".
Толпа заволновалась. Женщины испуганно шепчутся, а солдаты насторожились. Тышкевич не успел понять, что случилось, как трое солдат бросаются через огороды к болоту, скрытому молодыми ольхами. Вскоре они ведут оттуда двух человек. Руки заложены за шею, гимнастерки расстегнуты, без ремней. По рядам женщин, как по ржаному полю, пронесся печальный шепот. Кто-то выходит вперед, просит унтера:
