В хате полно ярких солнечных зайчиков. Они ослепляли и веселили. День какой солнечный!
Михась стоял у окна, и мать просила, чтобы он отошел. Парень упорно молчал. Потом ткнул кулаком в раму, и она распахнулась. В хату ворвался горячий запах полей и гулкий лязг машин. Колонна скрывалась где-то за холмом.
Михась сел на подоконник. Острые колени подтянул к груди. Лицо у него было бледное и окаменелое, а колени вздрагивали, словно сквозь них пропускают электрический ток. "Нервничает, — подумал Тышкевич, — а я спокоен, даже странно".
— Может, вы им не показывались бы, — сказала мать Михася.
— Им не до нас, грешных, — усмехнулся Тышкевич и печально добавил: — Дождались гостей, чтоб их...
Из-за холма сперва показался длинный орудийный ствол, потом человек, по пояс вылезший из башни. На нем не было ни шлема, ни френча. Коричневое тело лоснилось на солнце.
Танк взобрался на холм и замер. Три вертких броневичка обогнали его, сползли в низину, к Михасевой хате. За ними потянулись мотоциклы, чью колонну замыкал куцый автомобиль.
"Это уже начальство", — отметил Тышкевич.
— Миша, чем на подоконнике сидеть, вышел бы во двор. На виду торчать не стоит.
— Нет, вы тут посидите, лучше я пойду, — заторопилась Мишина мать.
Через окно Тышкевич видел, как на обочинах дороги медленно собирается народ — женщины, девушки, дети. Немцы слезли с машин, стоят посреди улицы. Чужая, никогда не слыханная речь заглушает женские голоса.
От группы солдат отрываются четверо и бегом направляются к хатам. Один из них поворачивает на Михасев двор.
— Иван Анисимович, — шепчет Михась, — вам надо спрятаться. — Он смущается, увидев насмешливые глаза Тышкевича. — Правда...
— Чудак!.. Он же за яйцами чешет. Они где у вас?
— Под кроватью, в лукошке.
Солдат вошел, не постучавшись. Высокий, русоволосый, в широкие голенища запыленных сапог небрежно заправлены зеленые брюки. Глаза беспокойно зашныряли по хате. Наверно, испугался, увидав двух мужчин.
— Пан, яйка, млека, масла, шпек...
Он выпалил это одним дыханьем. Будто спешил. Михась рванулся к кровати, но Тышкевич удержал его.
— В Польше был? — спросил он у солдата.
— Вас?
— Я говорю — Польша... Варшава... оттуда.
— О я, Польша...
— Видать по млеку, — усмехнулся Тышкевич.
— Польша — капут... Москва — капут. Ферштейн?..
— Увидим... — Тышкевич, искоса поглядывая на немца, нагнулся, достал из-под кровати два яйца. — Вот тебе, лопай...
— О, данке шен... Млеко ист... Их тринк...
— Михась, дай ему стакан молока, — сказал Тышкевич.
