— А я пойду. Не могу я сидеть вот так.
— Дурень, словят.
—- Ну и пускай словят.
— Ну, черт с тобой.
— Пойду...
И снова тьма.
Во тьме тлеет огонек.
— Я пошел, ребята.
Огонек погас.
— И зачем отпустили...
15
Василь Дьячков выбрался на опушку леса. Дальше лежало болото. Над болотом толклись комары. Трясина. Ольшаник, низкорослые березки и осока вперемежку с дикими ирисами. Под осокой вода. Сорвешься с кочки и — по колено в трясине... А потом долго идут из трясины пузыри.
Над лесом висело багровое солнце. Длинные тени стлались по болоту. "Сволочь,— подумал Василь о Гришке,— не захотел идти... Даже если не поможет — все же лучше идти и идти, чем слушать, как он бредит".
Версты две Дьячков шел по болоту. Густой ольшаник с липкими листьями рос на высоких сухих кочках. Ниже из болотной тины тянулись к солнцу дикие лопушистые ирисы. Потом трава уступила место сизому мху, перевитому брусничником. Тут было суше. Росли низкие кривые березки и лоза. Ноги глубоко тонули во мху, но не проваливались.
Дьячков присел на кочку. Откуда-то прилетели сороки, примостившись на елке, застрекотали тревожно и надоедливо. Где-то откликнулись кулики, пробуждая болото неприятным, скрипучим криком. Дьячков поднялся: злили эти беспокойные птицы.
Среди приземистых тальников вилась едва заметная тропинка. Иногда появлялись белые суховатые мхи, тропинка исчезала, потом снова вилась в тальниках.
Болото понижалось. Снова начала хлюпать вода под ногами, вдоль тропинки появилась высокая, по пояс, осока.
В ней изредка попадались кладки — тонкие жерди, неизвестно кем положенные. Потом был суходол о густым пластом иглицы.
Над головою шумели сосны, сквозь редкие просветы где-то далеко-далеко синело небо.
На опушке бора Дьячков остановился. Увидел большую деревню, шлях и длинную цепочку телеграфных столбов. Идти было страшно, но и стоять здесь тоже было опасно.
В деревню Дьячков пришел в сумерки. Сапоги были в тине, гимнастерка отсырела, словно на нее вылили ведро воды. Пробираясь вдоль ручейка, прячась за кустами, добрался до огорода, шмыгнул во двор. Постоял, слушая, как бьется сердце, зашел в хату.
У стола, горбясь над миской, сидел пожилой мужчина. Приподнятая с ложкой рука замерла. Из ложки пролилось на стол кислое молоко.
У печи застыла женщина. Глаза смотрели удивленно, настороженно,
— Не ждали? — хитровато прищурив глаза, веселым голосом спросил Дьячков.
— Господи, неужели наши вернулись!..— выдохнула женщина, глядя на сержантские треугольнички, ярко блестевшие в темноте.
