Эдварда выписали из клиники две недели назад. Со швами и указанием, что принимать, отпустили к Калленам, в их небольшую квартиру у больницы, арендованную на полгода вперед с момента приезда на Родос. Карлайл за это время отлучался лишь дважды по неотложным посольским делам, а Эсми и вовсе не покидала Греции. Не оставляла детей без присмотра.
Так что, по сути, возвращение в США знаменовало собой полное воссоединение семьи. Естественно, этому нельзя было не радоваться…
И Эдвард чувствует, чувствует каждой своей клеткой, насколько счастливо ощущают себя мама и папа здесь, на своей сперва вынужденной, а потом полюбившейся всем сердцем Родине. Сколько у них друзей, какой красивый дом, какие планы… и какая забота, какая доброта по отношению к ним.
Вчерашний день в магазине, с этим шариком, со слезами, молочными коктейлями… Эдвард не жалеет, что заступился за брата, Эммет пока еще слишком мал, чтобы оценивать свои действия трезво, однако ему было стыдно за них обоих перед такими искренними людьми, когда всплыла правда. Они сделали им больно…
Ну да ладно. У Эдварда уже зарождается план, как все исправить, а Сочельник обещает выдаться чудесным. Нужно просто встать с кровати… просто встретить его. И просто им насладиться.
— Доброе утро, Эммет, — покидая свою постель и склоняясь над посапывающим в простыни Натосом, он ласково гладит его плечи, — просыпайся. Мы обещали маме помочь приготовиться к вечеру…
Пятнадцатью минутами позже, уже оба умытые и одетые в свои домашние серые костюмы, мальчики спускаются по деревянной лестнице на звук стука тарелок и где-то далеко играющую праздничную музыку. Большой дом кажется как никогда компактным и родным, а все запахи и звуки его — подкрепляющими атмосферу вещами. Создающими уют.
Вот они, деревянные панели по стенам… вот он, ковер. Вот она, прихожая, за двумя испанскими арками, а вот и кафель кухни… кафель, сменяющийся ковролином. По нему приятно ступать босиком.
Мальчики останавливаются у двери на кухню, заслышав взрослые голоса.
Эдвард, как самый незаметный из-за своей молчаливости, выглядывает за дверной косяк.
Эсми и Карлайл. Она, склонившись над кастрюлей с чем-то липким и сладким, смеется, а он, обняв ее за талию, целует бледную шею. Светло-ореховые локоны завязаны в узел на затылке, с лица убраны даже самые короткие пряди. И потому они на удивление явно гармонируют с белизной, местами подернувшейся серебром, Карлайла.
Родители улыбаются. Они оба, согретые солнцем, в рубашках с закатанными рукавами и босиком, а их разговоры, их взгляды друг на друга наполнены обожанием.
