— Привет, — осторожно присаживаясь рядом, шепчет девушка, обращаясь к мужу.
От неожиданности такого приема после услышанного Эдвард резко выдыхает.
— Не бойся, — приняв нерешительность за страх, Белла медленно проводит пальцами по его щеке. Над ней разбита бровь, под ней — губа. Обе ранки ещё не зажили, но уже близки к этому. Было бы так и с памятью…
— Ты осталась? — ни на какую другую фразу фантазии у мужчины не хватает. Тот единственный вопрос, что волнует его, то единственное несовпадение, невозможность случившегося задевает. А потому есть ли смысл говорить о чем-то ещё?
— Я говорила, что и до рассвета, и после, помнишь? — она мягче улыбается. Садится рядом с ним, с нежностью глядя в глаза. Не та эта реакция, которой он ожидал. Ненормальная. Вчера ночью она… услышала? Или посчитала бредом.
— Ты знаешь?..
— Знаю. Ты мне рассказал.
— И ты… молчишь?
Его слова она понимает по-своему. Кусает губы, отводит глаза, уничтожая в них отчаянье. Чувство вины — её вины — наполняет комнату.
— Эдвард, извини, конечно я… я не молчу… просто я не знаю, можно ли выразить как мне жаль словами. Я… я просто не знаю. Я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю, милый.
Так торопится его убедить, уверить, что ей не все равно… а в карих глазах снова слезы, как днем. И снова те, из-за которых он был готов попасться тени, лишь бы не видеть.
— Нет! — восклицает слишком громко. Пугает её.
Непонимающе глядя на него, Белла поспешно вытирает соленую влагу кончиками пальцев.
— Не плачь, — умоляюще просит мужчина, не зная, что делать с прорвавшимся наружу отчаяньем, — не надо…
— Ладно, — Белла легко соглашается. Последнее время она на все легко соглашается, что бы он не попросил. Кроме одного…
— Звонила твоя мама, — словно бы чувствуя тему, к которой они подбираются и желая оттянуть её, а может быть, отвлекая от очередной истерики после пришедших воспоминаний, сообщает Белла.
Изображать удивление Эдварду не нужно. Оно очевидно.
— Эсми?
— Да. В среду вечеринка в честь дня рождения Эммета… она хотела, чтобы мы поучаствовали.
Задохнувшись от неожиданности просьбы, Эдвард едва не давится словами, никак не жаждущими дрожащим голосом произноситься:
— Нет…
Одна лишь мысль, одно лишь мягкое представление о том, что бы провести вечер в кругу людей незнакомых, да ещё и мужчин, да ещё и на глазах у семьи… это будет последней каплей. Он лишится рассудка ещё до первого тоста — на пороге.
— Эдвард…
— Нет! Нет и нет! Я не пойду, я не буду… — он пытается прекратить очередную волну паники, но это заранее обречено на провал. Недоступно ему.
