. Мы надеемся, что Пушкин все — таки заглянул в Священное писание, хотя бы из любопытства. Библию он усердно штудировал еще во времена своей ссылки в Михайловском. Книгу же Кюхельбекера он по выходе, наверняка перечитал, поскольку экземпляр его библиотеки разрезан. Маленькую книжку со стихами Кюхельбекера, я думаю, он дарил друзьям не без надежды, что они поймут притчу. Процитируем основную мысль поэмы по библии, для чего откроем Вторую книгу Ездры. Трое юношей телохранителей, поспорили, пока царь Дарий Персидский спал, что на свете всего сильнее. Каждый написал свое слово и запечатал, чтобы царь, проснувшись, рассудил. «Один написал: сильнее всего вино. Другой написал: сильнее царь. Третий написал: сильнее женщины, а над всем одерживает победу истина».
[82]. Победившим, естественно, оказывается третий, его имя даже упомянуто в библии: «это был Зоровавель». «Неправедно вино, — говорит Зоровавель, — неправеден царь, неправедны женщины, несправедливы все сыны человеческие и все дела их таковы, и нет в них истины, и они погибнут в неправде своей; а истина пребывает и остается сильною в век, и живет и владычествует в век века. И нет у нее лицеприятия и различения, но делает она справедливое, удаляясь от всего несправедливого и злого, и все одобряют дела ее. И нет в суде ее ничего неправого; она есть сила и царство и власть и величие всех веков: благословен Бог истины!».
[83]. И персидский царь признал его мудрейшим и отпустил Зоровавеля строить Иерусалимский храм, повелев всем начальникам и правителям областей, военачальникам и сатрапам пропустить его и идущих с ним строить Иерусалимский храм, и дал свободу всем иудеям. Об этом мечталось и Кюхельбекеру в темнице, и Пушкину в тенетах «свинского» Петербурга.
Строки священного писания вставали перед Пушкиным в последние его дни, он уже воздвиг себе памятник нерукотворный, который вознесся выше главою непокорной Александрийского столпа. Он знал, что истина сильнее женщины и царя, но гения ставил еще выше. На Александрийском столпе, как известно, стоит ангел с крестом. Выше только Бог. Истина, которую с одного взгляда открывает гений (будем трезвы и назовем ее имя: это была гордыня, тяжкий грех), оказалась не сильнее Царя Небесного. Потому что у Бога истины нет лицеприятия. Ему что Пушкин, что царь, что Дантес. Пушкин пал на дуэли, испытывая судьбу, и Бог истины ему судья, а более никто.
