Из мужчин мало кто дожил до этого времени. Кто с фронта не вернулся, кто от тяжелых ран умер. Нет в живых и командиров, не сохранились, пропали партизанские архивы. В одном месте вспоминали при нас человека, он с первого дня писал историю партизанского отряда. Погиб этот человек, а история осталась где-то в земле спрятанной, так и не нашли.
Вместе с погибшими ушли в землю многие имена, события. Иногда нам кажется, что мы идем непроходимым лесом, что не выйти на верную дорогу.
Может, и сбились бы, если бы не добровольные проводники. Они передают нас от одного к другому, и каждый ведет, сколько может, сколько знает. Не было еще случая, чтобы люди отвернулись, пошли молча от нас, не дали доброго совета:
С учительницей поговорите. Яна вам об усих-усю-хеньких расскажа.
— А на хуторе Артемиха до землянок вас проводит.
— Так запишите адрес начальника разведки, он теперь в Минске живет.
И мы толкаемся в школу, идем на хутор и записываем адреса. По зернышку, по частице собираем рассыпавшиеся звенья когда-то живой, сильной и гибкой человеческой связи.
Так пришли и к Лидии Константиновне Гурилович.
Перед самой войной она окончила школу медсестер. 24 июня должна была получить назначение на работу. Не успела. Под бомбами по шпалам ушла в деревню к матери. Здесь и нашлось ей назначение — всю войну проработала по специальности.
Партизанский госпиталь помещался в обыкновенной землянке. Фамилия врача была Назаров. Фельдшера звали Клавдия Ивановна, родом — сибирячка. Оба были похожи на людей военных, скорее всего из окружения вышли.
Раненых было много, а бинтов и лекарств очень мало, вместо ваты — чесаный лен. Сначала на бинты шли стираные портянки. Потом приспособили парашютный шелк. И медикаменты начали поступать — немецкие. Связные передавали через много рук то, что доставали в Минске, в гарнизонах, через своих людей. Из «Берлина» тоже много шло.
Теперь мы знаем, как ждали этих лекарств. Доктор при коптилке без всякого наркоза извлечет из груди бойца пулю, метившую в сердце. Остановит кровотечение. Кажется, все, спас человека, будет жить. А у него от полной ослабленности — воспаление легких. Горит в жару, и сбить сорокаградусную температуру нечем.
Коробочка стрептоцида ценилась в лесу не меньше, чем добытое у немцев оружие.
Когда появилась связь с Большой землей и на Дубровом поле начали принимать наши самолеты, стало полегче.
Еще один рассказ о войне и о верности. А мне кажется, что это продолжение одной судьбы, одной жизни. Каждое слово, как недостающий в мозаике камешек, ложится на свое место.
