. Никогда еще я не видела такого красавца. Меня на миг охватило безумное желание, чтобы он за мной увязался. Странное желание. Мне следовало возмутиться, но этого не произошло, – при виде его силуэта на меня напало какое-то наваждение. Я нарочно стала с шумом двигаться, чтобы привлечь его внимание, а потом принялась кормить чаек. Когда я почувствовала, что он на меня смотрит, меня окатило теплой волной. Он подошел ко мне, хотя я почти не сомневалась, что он этого не сделает.
– Привет! Что это ты тут делаешь одна?
– О! – Я изобразила удивление, но, пожалуй, не слишком убедительно, потому что продолжала есть его глазами.
– Я люблю сюда приходить. Обожаю чаек.
– Я тоже.
– Ты художница?
– В каком-то смысле.
– А что ты пишешь?
– Все, что захочу.
– О!
– Что ты делаешь в выходные?
– Пойду в кино. Ты любишь кино?
– Да. Особенно в жанре кухонной мойки[64].
Не слишком блестящий ответ, но я чувствовала, что должна сказать именно это.
– А что ты уже видела?
– «Такую вот любовь». Ты смотрел?
– Вроде бы. Про что там?
– Одна девушка и один парень…
– Точно, смотрел.
Я засмеялась. Неважно, шутил он или нет, но его слова помогли мне сбросить напряжение. На самом деле я видела всего три фильма с маркировкой «Х» и поспешила их перечислить: «Угловая комната», «Квартира»…
* * *
Вскоре после моего возвращения из Парижа мы с отцом поехали в Италию. Мы побывали в Венеции и Флоренции, а в Риме поселились вместе Кэролом Ридом и его женой Пемпи, двоюродной сестрой моего отца. Кэрол снимал там «Муки и радости» с Чарлтоном Хестоном – игровой фильм о жизни Микеланджело. На съемочной площадке, куда он меня пустил и которая произвела на меня неизгладимое впечатление, я спросила его, есть ли у меня шанс стать актрисой. «Если камера в вас влюбится», – ответил он. Мне кажется, я тогда мечтала пойти по стопам матери и стать театральной актрисой, но отцу ни за что в этом не призналась бы, потому что он хотел, чтобы я поступила в art school[65] неподалеку от нашего дома. Мама, благодаря своим театральным связям, знала, где какие пьесы готовятся к постановке и какие труппы ищут актрис. Мы уходили в парк Баттерси, и она помогала мне учить текст пьесы «The Lady Is not For Burning»[66] Кристофера Фрая для моего первого показа. Я отправилась туда в маленьком платье, которое мама купила мне для поездки в Италию. Папа приколол мне на него розу и пожелал удачи. Перед театром выстроился длинный хвост из девушек в майках и джинсах; я встала в его конец. Когда подошла моя очередь и я вышла на сцену, выяснилось, что я забыла текст. Режиссер сказал: «Ну, это много времени не займет» – и спросил меня, много ли я вешу. Ко мне подошел худощавый парень. Он поднял меня и подтвердил, что я легкая. Они сказали, что я им подхожу на роль глухонемой девушки, которую преследует своими домогательствами некий доктор и которая от отчаяния бросается под колеса автобуса. Ее оставляют лежать мертвой у подножия статуи Бога, которую ваяет скульптор (актер сэр Ральф Ричардсон). Автор пьесы – мой любимый писатель Грэм Грин, по книгам которого Кэрол Рид снял фильмы «Третий человек» и «Наш человек в Гаване», – сидел тут же, в зале. У него были такие голубые глаза, что казалось, будто ты сквозь дырки в его черепе смотришь в лазурное небо. Я получила роль. Мне было 17 лет. Мой дебют состоялся в Брайтоне, а затем в «Хеймаркете» – одном из лучших лондонских театров. Критика встретила постановку в штыки, оскорбленная тем, что Ральф Ричардсон осмелился ваять интимные части тела Бога. Если я ничего не путаю, поскольку мы играли в Вест-Энде, – кстати, там же, на соседнем рынке я купила себе корзинку, которая потом стала знаменитой, – нас приходили смотреть известные актеры, в том числе Майкл Кроуфорд
