* * *
Эльда жила у нас, что называется, «за стол и кров». Она постоянно ходила в черном и была потрясающе интересной личностью. Годы спустя я встретилась с ней в Милане. Мы были с Сержем и пригласили ее в бар «Гарри». Какая-то светская дама высокомерно смерила ее взглядом, потому что юбка у нее была заколота английской булавкой. Я сказала, что это моя мать. Серж вел себя с ней превосходно. Когда мы с Линдой были маленькими, она по утрам, перед школой, готовила нам сабайон из яичных желтков и марсалы. «Darling, – приговаривала она, – это очень полезно для здоровья». Она проводила с нами каждое лето. Приезжала из Италии с пустым чемоданом, а уезжала с битком набитым красочными приложениями к газетам. Она никогда не ходила посередине тротуара и всегда, как тень, скользила, прижимаясь к стенам.
* * *
«Darling!» – Эльда заплакала и позвала сверху маму и папу. Они ничуть не изменились. Оба всегда болезненно воспринимали тот факт, что я становлюсь взрослой, что должно было меня растрогать, поскольку означало, что они стареют. После ужина я пошла к себе в комнату. Посмотрелась в зеркало и поняла, что выгляжу никак. Тогда я взяла ножницы и выстригла себе челку. Так стало значительно лучше, и я осталась довольна.
На следующий день я отправилась на Кингс-Роуд и купила все необходимое: тушь для ресниц и губную помаду, хотя я не люблю красить губы, потому что разрушает трагичность образа типа «я всю ночь не спала, думая о тебе», а потом зашла в туалет «Питера Джонса»[62] и всем этим намазалась. Мне показалось, что вышло очень даже неплохо, во всяком случае, намного лучше, чем было. Дома, у себя в комнате, я надела матроску и влезла в суперузкие джинсы. Они сели, как и было задумано, потому что я два с половиной часа просидела в них в обжигающе горячей ванне. Мама с папой встретили меня восхищенными возгласами, оправдав мои надежды, а я изобразила из себя страдалицу, за обедом отказавшись от персиков со взбитыми сливками. Они-то не изменились, а вот я – еще как. Я переоделась в более скромный наряд, но макияж с глаз не смыла. Папа воскликнул: «Ты похожа на Клеопатру и на шлюху!» Его замечание меня обидело; он этого не понял, но я все равно обиделась.
Я вышла из дома и отправилась прогуляться к реке. Моя гордость была задета. Я думала, что выгляжу сногсшибательно, и не собиралась отказываться от этой мысли. У реки жизнь пошла чуть веселее. Старая добрая Темза – все такая же зеленая, вонючая и восхитительная! Я добежала до места, куда часто ходила, когда была маленькой. Там висела табличка «Детям запрещено играть на ступенях». Передо мной мелькнула чья-то большая изящная тень. Это был мужчина лет тридцати семи
