— Если бы нам удалось достичь успеха в осуществлении наших планов, — сказал Босков, глядя на меня, — мы в недалеком будущем могли бы очень красиво выглядеть.
— А зачем нам красиво выглядеть? И кроме того, для осуществления наших проектов нужно длительное время.
Босков ничего не ответил, и тогда я пожелал ему хорошего воскресенья. Уже в коридоре он с озабоченным видом снова обратился ко мне.
— Я не раз говорил с Леманом, — сказал он, — но в таких делах он меня совершенно не слушает. Он просит Кортнера выписывать ему всякие таблетки, которые помогают ему проводить целые ночи в машинном зале, это таблетки против аппетита, обезин. Вы ведь врач по образованию, как по-вашему, это не вредно?
— Это гидрированный первитин, — сказал я, — раньше Леман пил для этой цели черный кофе с коньяком. Уж и не знаю, какое средство безобиднее, разве что на первитине государство столько не заработает.
— Так значит… — возмутился Босков, — значит, это очень сильное средство.
— Не волнуйтесь, — успокоил его я, — я поговорю о Леманом.
У себя в кабинете, поглядев на часы, я вспомнил, что Шарлотта велела мне непременно съездить в Шёнзее. Впрочем, эту скучную поездку, одна мысль о которой наполняла меня тоской, можно осуществить в воскресенье после обеда. Что-то побуждало меня задержаться в институте, может, как раз сейчас машина освободилась, а отложенной работы у меня полно, посмотрим, чем они там занимаются в самом конце рабочей недели. Я позвонил.
Кто-то завопил в трубку:
— Вычислительный-центр-института-биологически-активных-веществ-слушает. — Это был Вилли, корешок Лемана Вилли Мерк. — Вполне логично, что мы здесь. Мы только что задали корму нашему Робби, ему теперь часа два переваривать, не меньше. — Насчет Курта Вилли сказал, что тот вышел.
Я попросил, чтобы Леман позвонил мне, когда вернется, и положил трубку. Я твердо решил заночевать в институте, я не хотел оставаться наедине с самим собой. Вдобавок я мог бы таким способом избавить от ночного дежурства кого-нибудь из сотрудников лаборатории изотопов либо рентгеновской. Телефон зазвонил почти сразу. Я поднял трубку и закричал: «Послушай, Курт!», но звонил вовсе не Леман.
Чей-то женский, без сомнения, очень молодой голос чуть смущенно, как мне показалось, попросил доктора Киппенберга.
Молчание.
Не с доктором ли Киппенбергом она разговаривает?
Я не знал, честное слово, я несколько секунд не знал, кто я такой. Хотелось ответить со всей доступной мне небрежностью и превосходством: «Разумеется, с доктором Киппенбергом, с кем же еще», но я не мог произнести ни слова. Ибо этот звонок раздался из регионов, лежащих за пределами того, что «мне подобает». Жизнь доктора Киппенберга протекала в пределах подобающего ей горизонта событий, но вчера вечером я по нечаянности шагнул за этот горизонт. Покамест мне не удалось еще основательно вытеснить из памяти события минувшего вечера, я только малость присыпал их работой. Теперь воспоминание вернулось. А вместе с воспоминанием мной овладело искушение снова инкогнито посетить чуждые мне уголки жизни, в которых я решительно ничего не потерял, а следовательно, не мог и искать. Смысл очередной поисковой экспедиции за пределами моей обычной жизни оставался скрыт от меня. И небрежная фраза «Киппенберг собственной персоной слушает!» пришла мне на ум, лишь когда я дал волю воспоминаниям о минувшем вечере со всеми его непритязательными и, однако же, полными сокровенного смысла событиями, а тем самым дал волю образам и впечатлениям, необычность которых заключалась именно в их повседневности.
