Итак, кафе-молочная вечером, все столики заняты. Киппенберг — на табурете у стойки. Он все-таки погружен в задумчивость, плод размышлений о себе самом, но и погруженный в размышления, он все же связан с окружающим миром постоянно действующей связью и потому невольно слышит разговор, который никак его не касается, а тем временем сомнения, докучающие ему в этот вечер, возвращают его мыслями к отцу. Тот достаточно рано как жизненную задачу очертил охочему до знаний сыну контуры его будущего — штурмовать жизнь, словно гору, подняться выше, чем другие, к свету. Если исходить из отцовских представлений, Киппенберг уже достиг неслыханных высот. У него высокооплачиваемая должность, персональное трудовое соглашение, предоставляющее ему множество привилегий, он немало зарабатывает на патентах, у него образцовый дом, машина, дача на озере. Честолюбивые мечты прошлого обернулись нынче в повседневности, которые делают жизнь легче и приятней и благотворно влияют на производительность труда, как влияет на нее ежегодный отпуск. Если же, несмотря ни на что, у него порой возникает ощущение пустоты жизни, то причина может быть только одна: достигнутое кажется человеку меньше, чем оно есть на самом деле.
Итак, довольно сомнений и непроизводительных раздумий. Киппенберг знает, что жизнь его катится по верному пути, и, вполне довольный, проживет ее до конца, ибо все стрелки на путях были переведены заблаговременно и продуманно. «Все дороги проторены…» — слышит он подтверждение из собственных уст, хотя нет, это не его голос, это не может быть его голос, потому что «…стрелки за нас все время переводит кто-то другой», это ведь никакое не подтверждение, это вопиющее противоречие.
Киппенберг прислушивается в тревоге. По прямому проводу в его сознание врываются слова, обрывки идущего справа разговора, который никак его не касается и по чистой случайности осел в его голове. Неразборчивые возражения юноши в очках — и снова девичий голос…
На сей раз из телефонной трубки:
— Мне не хотелось бы, — в нем опять, как и вчера вечером, невольно звучит вызов, — чтобы у вас создалось впечатление, будто я произносила бунтарские речи.
У Киппенберга еще звучит в ушах каждое слово длинного монолога: «Только ты хоть не начинай, я все это уже сто раз слышала от своего отца. Могу тебе точно объяснить, почему я должна поступать в институт: потому что так принято. Мой дедушка имел аттестат зрелости, мой отец врач, и, если бы я после десятого
