Но вот вспыхнула новая война. Люди устали, они еще не успели отдохнуть от войн, как снова вскинули на плечи походные мешки. А новая война выдалась долгой, народ приуныл, ослабел. Реквизиции, слезы, нужда. В деревне остались только женщины, дети и старики… Общинное начальство отбирало у крестьян тяжким трудом накопленные продукты — якобы для армии, но на самом деле продавало их горцам-мусульманам и городским купцам. Забрали и Милю, реквизировали и у них, что только было возможно. Три года ждала мужа Мариола, три года посылала ему посылки с сухарями, табаком, теплой одеждой. И дождалась его. Но он вернулся, как говорится, «получеловеком», — война его сломила. Болезнь почек, ревматизм, одышка — чего только на него не навалилось. Не прошло и года после его возвращения с войны, как он скончался.
Мариола вспомнила его истощенное лицо, длинные обвисшие усы, седые волосы. И залилась слезами. Для чего он жил? Что хорошего видел? Чем его порадовала жизнь? «Дети, дети!» Но они и детей не смогли обеспечить. Минчо умер, а по закону вдова его имеет право получить долю из общего имущества, забрать с собой Пете, выйти замуж, и тогда какой-нибудь негодяй приберет к рукам семейное добро. А если Тошка народит выводок ребят, ее доля земли перейдет в чужие руки — ее детям. Что же тогда останется для Пете? Другие будут распоряжаться его достоянием, будут собирать его урожай, а когда он вырастет, напишут, что он должен выплатить им столько-то и столько-то, за то-де, что они его воспитали… «Выйдет замуж», — твердила в душе старуха с каким-то ожесточением. Вотрется к ним в дом какой-нибудь прохвост, будет себе посвистывать, а у них все по всем швам затрещит…
С чем пришла в их дом Тошка? Явилась голая, как палка, в одной юбке на теле, с узлишком под мышкой. А теперь она уже хозяйка; через год выйдет за другого, оторвет толстый ломоть от их добра и утащит его в чужой дом… Да разве она мучилась, наживая это добро, разве она копила его? Пришла на готовенькое, все получила — и дом, и двор, и землю… Минчо дрожал над ней, берег ее, словно крашеное яичко. Как она при нем жила? Не жила, а царствовала. Бывало, сто́ит ей только охнуть или чихнуть, а он уже беспокоится:
— Ты что, Тошка, да что с тобой, Тошка, чего бы тебе хотелось скушать, да не позвать ли к тебе доктора?..
И нельзя было ничего сказать ему.
— Нехорошо, сынок, не надо так жену баловать! — сказала ему как-то раз Мариола.
А он только поглядел на нее, рассмеялся, и все. В другой раз она опять упрекнула его:
